Первая версия - [26]

—        Это вас Ольга пригласила? — улыбнулась Люба.

—        Нет, я сам пришел, — гордо и честно ответил я.

—        И часто вы бываете у нас в Большом? — без всякой задней мысли спросила она.

Я понял, что соврать не смогу.

—        Если честно, то третий раз в жизни.

Про себя я вспомнил, что первые два раза были всего лишь торжественными советскими годовщинами, на которых сначала говорят долгие речи, а потом выступают артисты. К этому времени, как правило, половина зрителей уже сидит в буфете. В Большом всегда было хорошее пиво, а для особых эстетов — шампанское.

—        А я каждый день, — непосредственно призналась Люба, — и очень его люблю. Когда меня после училища взяли в театр, я была на седьмом небе. Представляете, танцевать на той же сцене, что и Уланова, Плисецкая, Максимова... Сначала я была «у озера»...

—        У озера? — переспросил я.

—        Да, так называют тех, кто танцует в кордебалете, причем в самой глубине сцены. Девочки обычно там, в глубине, успевают и посплетничать, и посмеяться. Мне поэтому в кордебалете не нравилось. Теперь-то я уже корифейка, как Ольга... — Ее возвышенные интонации меня совсем не раздражали.

—        А что означает «корифейка»?

—        Это уже почти солистка, но не совсем. — Она снова улыбнулась.

Нет, честное слово, настоящая улыбка слишком уж отличается от обязательно-заученной! «Турецкий, спокойно, — сказал я себе. — Она для тебя слишком молода. Вспомни о деле». Про себя вздохнув, я вспомнил о нем.

—        Люба, а вы знали Дэвида?

Улыбка как бы растворилась в ее трогательном треугольном личике.

—        Вы уже опять стали сыщиком?

—        Как это ни прискорбно, но именно этим я зарабатываю на жизнь. Что ж тут поделаешь. Придется вам меня простить.

—        Да-да, конечно, я все понимаю. Я думаю, что вас могут интересовать люди, с которыми общался Дэвид. Но я никого не знаю. Если мы общались не у Рути, то только втроем. По-моему, Дэвид был замечательным человеком. И очень добрым. Это было заметно по их с Ольгой отношениям...

В этот момент в комнату вернулись Рути с Ольгой, неся подносы с соленым печеньем, пивом и вином. Я выбрал пиво. Все-таки мне сегодня еще вести машину.

Едва я успел отхлебнуть вкусного немецкого пива и потянуться за печеньем, как раздался звонок в дверь. Это было явление поэта. В мятой рубашке, зато с шейным платком и в пиджаке в крупную клетку он выглядел почти пародийно. В довершение облика на нем были огромные, действительно огромные белые кроссовки с незавязанными шнурками. Он и на самом деле был знаменит, уж если даже я его знал. Но, кажется, уже пережил пик своей шумной славы, когда вся страна прислушивалась к его голосу, кричавшему о наших бедах пусть и в строго разрешенных рамках.

—        Всегда приятно познакомиться с современным Шерлоком Холмсом, — сказал он с таким видом, будто произносит нечто чрезвычайно остроумное.

Знал бы он, сколько раз в своей жизни, в самых разнообразных обстоятельствах, я слышал эту фразу!

Для начала Кочнев оттер меня в угол и принялся подробно расспрашивать. Его интересовало все. Где находится моя контора, сколько мне платят клиенты, мешает ли нам милиция, есть ли проблемы с налоговой инспекцией, и даже почему-то то, где мне удается достать порошок для выявления отпечатков пальцев. Он брал меня за лацкан пиджака — мешал пить пиво и вообще жить. Я не знал, куда от него деваться. Но в какой-то момент он оборвал разговор, точнее свой монолог, на полуслове и кинулся к Любе.

Мне это было почему-то еще более неприятно, чем его докучливые приставания ко мне. Кочнев сыпал пошловатыми комплиментами, оживленно жестикулировал, даже имел наглость заговорить о групповом сексе. Я заметил, что тут Люба, взглянув на него оценивающе, прыснула в кулачок. Он же продолжал нести какую-то ахинею о своих друзьях из Большого, называя их фамильярно Володьками и Катьками.

Я невольно вспомнил анекдот из кладовой дяди Степы: «Вы кому-нибудь уже читали свои стихи?» — «Нет!» — «А почему же у вас подбит глаз?» Когда-то анекдот не приглянулся мне, сейчас же казался вершиной человеческого и нечеловеческого остроумия.

Гости потихоньку прибывали, и вскоре гостиная Рути была похожа на большой, хорошо организованный муравейник. Муравей Турецкий чувствовал себя не в своей тарелке.

Вечер разгорался как костер, в который подбрасывали все новые и новые поленья в виде знаменитостей. Я только успевал узнавать тех, кого видел прежде по телевизору и на киноэкранах, на заседаниях Думы и на предвыборных плакатах.

Здесь к знаменитостям относились спокойно. Никто не бросался к ним с клочками бумаги за автографами, более того — люди то ли делали вид, то ли настолько ценили себя, что знакомились с известными лицами не только без восторга, но достаточно холодно. Мне же было на самом деле интересно.

Например, известный эстрадный актер, по телевизору усердно изображавший идиота, оказался милым, интеллигентным и остроумным человеком. Хотя почему-то в красных штанах.

Два симпатичных актера из Ленкома постоянно дурачились, забавно подначивая друг друга еврейским и армянским акцентами.