Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии - [5]

В соседних домах зажигались огни, и дождь почти прекратился, но для портовых грузчиков и рабочих потогонных производств[8] было еще слишком рано. Никто не видел, как миссис Коннорс подошла к бочке. Никто не видел, как она прикидывает размеры препятствия или поднимает край пальто, чтобы заглянуть внутрь. Но все ее слышали. То, что увидела Коннорс, вызвало у нее крик, полный такого ужаса, что из окон по всей улице стали высовываться головы. Уборщица обнажила правую руку и левую ногу трупа. Под ними из опилок, перемешанных с кровавыми сгустками, выглядывало лицо с высоким лбом, глазами цвета каштана и густыми темными волосами.

На крики Коннорс прибежал местный сторож. Он, в свою очередь, вызвал полицию. Патрульный Джон Уинтерс, не мешкая прибывший на место со своего поста поблизости, стянул с бочки пальто и сразу же увидел, что человек в бочке мертв; доказательством являлось то, что его горло было перерезано, а кожа бела как мел. Длинными свистками полицейский вызвал подкрепление. Один человек был отправлен позвонить сотрудникам Детективного бюро, а остальные приступили к изучению своей находки.

Это была ужасающая работа. Все, к чему прикасался Уинтерс, было липким от крови; лицо и тело мертвеца были забрызганы, а одежда пропитана ею; кровь сочилась между досками. Но свидетельств тому, как бочка попала на 11-ю Ист-стрит, практически не было. Дождь не оставил ничего, что подтверждало бы присутствие крытой повозки: отпечатки ног растворились в грязи, следы колес размылись. И хотя сержант Бауэр из полицейского участка на Юнион-стрит, проходивший мимо склада лесоматериалов в 5:15 утра, был убежден в том, что бочки на тротуаре не было, поквартирный опрос по обеим сторонам улицы не выявил ни одного человека, который видел бы повозку, когда она громыхала по дороге, или имел бы представление о том, как можно было разгрузить ее во дворе «Мэллет энд Хэндлс», да так, что никто этого не заметил.

Судебная медицина Манхэттена на рубеже веков находилась в зачаточном состоянии. Дактилоскопия, незадолго до того введенная в Скотленд-Ярде, еще не была принята на вооружение Департаментом полиции Нью-Йорка[9], и сама мысль о неприкосновенности места преступления была чем-то доселе неслыханным. Не озаботившись тем, чтобы дождаться прибытия детективов из 14-го полицейского участка, Уинтерс вытащил тело Мадониа из бочки – задача не из легких, поскольку его намертво заклинило внутри, – и разложил прямо среди луж, чтобы исследовать на предмет улик. Для защиты тела от непогоды не было предпринято никаких усилий, но патрульный заметил две важные детали: пальто, которым была накрыта бочка, лишь слегка намокло, несмотря на то, что всю ночь моросил дождь, а тело под ним оставалось теплым на ощупь. Было совершенно ясно, что изувеченный труп был оставлен здесь совсем недавно, а смерть наступила в не столь отдаленном прошлом.

Провести систематический досмотр было поручено сержанту уголовной полиции Артуру Кэри. Этот полицейский, уже имевший за плечами опыт расследования убийства, первым прибыл на место преступления. Он пометил ярлыками содержимое карманов Мадониа; оно состояло из распятия, штемпель-календаря[10], единственного пенни и нескольких носовых платков – один из них, маленький и пропитанный духами, очевидно, принадлежал женщине. С жилетки на трупе свисала цепочка от карманных часов, но сами часы отсутствовали; не было бумажника, и на одежде не обнаружилось нашивок с именем. Даже этикетки с нижнего белья были удалены. «На теле не было, – признал детектив после осмотра, – ни единого обрывка информации, который помог бы установить личность».

Гораздо увереннее Кэри чувствовал себя при определении национальности жертвы. Судя по внешности, убитый был представителем какой-либо из стран Средиземноморья. Более того, в кармане брюк обнаружилась скомканная записка, написанная женской рукой на итальянском языке. Обе мочки ушей были проколоты для ношения сережек, что является обычным делом на Сицилии, и раны от стилета на шее Мадониа выглядели в прямом смысле до крови знакомо. За свою карьеру детектив успел обследовать жертв нескольких актов итальянской вендетты. Он заключил, что вероятнее всего этот человек погиб в ходе одной из кровавых распрей, которые нередко сотрясали Маленькую Италию.

Не все коллеги Кэри разделяли его уверенность. В первые часы после убийства некоторые офицеры разрабатывали версию о том, что человек пал жертвой жестокого ограбления или даже преступления на почве страсти. Обсуждалась также возможность того, что умерший был греком или сирийцем. Большинство полисменов, однако, были согласны с логическими заключениями сержанта. В конце концов, каждый год в итальянских районах города случались десятки убийств, и бо́льшая их часть становилась результатом смертельных междоусобиц, с которыми Кэри был хорошо знаком. Раскрыты были лишь единицы преступлений; полиция Нью-Йорка (примерно на три четверти состоявшая из ирландцев) не стремилась разобраться в том, что происходило в Маленькой Италии. Ей приходилось иметь дело со свидетелями и подозреваемыми, которые недостаточно хорошо изъяснялись на английском и были отнюдь не расположены впутывать в свои дела органы власти. Раскрыть даже те преступления, в которых личность убийцы и причины убийства были известны всему сообществу иммигрантов, оказывалось для детективов практически невыполнимой задачей.