Первая русская царица - [17]

Недоверчиво и сурово взглянул царь на провидца, но тот не смутился и продолжал:

– И не простые каменщики, а те, что строили на небеси все три престола. Старший сказывал мне, чтобы на сем месте, на моем гноевище ты построил благолепный храм. На колокольне его чтобы был подвешен павший у Благовещения колокол. По его звону будет корчиться как в аду вся боярщина с Глинскими, Шуйскими и всеми твоими лиходеями.

Задумчиво слушал Иоанн Васильевич на этот раз юродивого. Обыкновенно Москва не могла добиться от Васи ни одного путного слова. За целую сотню калачей богобоязненная москвичка только и слышала – лацы, да кулалацы! Мысль царя остановилась теперь на небесных каменщиках: «Не медли, царь, чтобы они не взошли в силу, – размышлял про себя Иоанн Васильевич, – да, кстати, распознай сам: почему они, выселив из Москвы всех фараонов, оставили в бору фараонову матку. От нее и идет всякий ядовитый дух. Займись сооружением благолепного храма».

Все несколько дней отсутствия супруга Анастасия Романовна не переставала тужить; ее чуткая чистая душа чувствовала, что ее личное счастье держится на волоске. Достаточно было такого пустяка, чтобы глупая баба с пустыми ведрами перешла дорогу ее царственному супругу, как молнии его гнева падали и в близкого и дальнего, и правого и виновного. Такая вспышка не обошлась бы без укоров царицы, а что было бы дальше?

Маме не нужно было объяснять затаенную грусть ее любимицы. Она яснее всякого ясновидца видела, какой камень лежит на ее сердце. Скрытно от всего терема она отправилась раненько в храм, славившийся в Москве как покров и прибежище всех благочестивых жен, искавших плодородия. Здесь ее свечи выделялись истинно царской величиной.

В домашней жизни мама повела свою линию и настояла-таки, чтобы милое личико Анастасии Романовны не погнушалось косметики.

Мама первая высмотрела, как выставленные дозорные вершники прискакали с известием, что ко дворцу направляется царский возок. Анастасия Романовна волновалась с раннего утра, что ее «любый» заявился прежде всего к логовищу юродивого, точно у него и не было царского покоя и царицы. Теперь благодаря услугам мамы она стала сказочно красивой. На встречу она понесла супругу резное блюдо с большой стопой фряжского вина. На блюде же красовались охотничьи перчатки и воздухи для дворцовой церкви, на которых представлялись словно живые херувимы из золотой нити и шемахинского шелка.

По сравнению со всем, что видел в последнее время Иоанн Васильевич на дорогах, площадях и в берлогах юродивых, молодая жена показалась ему небесной посланницей. Он еще не очерствел сердцем и был так тронут, что чуть-чуть не поцеловал руку Анастасии Романовны. Однако его остановила мысль: может ли царь всея Руси целовать въявь, при народе, женскую руку? Не слабость ли такой неслыханный поступок? Правда, с ним уже случался такой грех…

– Здоров ли мой любый? – выговорила Анастасия Романовна.

– Глядя на тебя, и хворый поздоровеет. Всю до дна выпью эту стопу за твое желанное здоровье. Будь счастлива.

Анастасии Романовне следовало бы, по наставлению мамы, припасть к его руке, повыше локтя, но она забыла это наставление и скромненько поникла головой.

– Воздухи я вышивала, а кречетный наряд изготовили боярышни. Извини, одной мне было не успеть.

– За все благодарю несказанно, а за воздухи вдвое. Они пойдут в новый храм, который я повелел соорудить на святом месте, это неподалеку от пещеры Василия, там творится нечто неземное… но я устал. Успокой мою душу в своей горенке. Пусть твой Сильвестр отслужит благодарственный молебен. Непорядок я творю, и Адашев рассердится, но лишь бы ты не сердилась, моя горлица, идем?

Дня через два постельничий Адашев оповестил Москву, что царь вскоре совершит шествие к святыням и укажет, где быть новому храму.

Шествие было невиданным. Его открыли царь с царицею в смиренных одеждах; за ними шли в три ряда рынды, сверкавшие ярко начищенными топориками, и двадцать рядов мастеровых с орудиями их мастерства. Среди них преобладали каменщики с лопатками и каменотесными молотками. Они же несли и ведра для известкового раствора. Очень величав был шедший во главе мастер с серебряной лопатой и парой растесанных камней. Далее шли ряды бояр, которым смиренное платье казалось не ко времени. Кафтаны их, особенно воротники, были сплошь покрыты каменьями. Из их перешептывания легко было догадаться, что они осуждают переданное постельничим Адашевым повеление явиться в смиренных одеждах. Разумеется, их вольность не укрылась от зоркого взгляда Иоанна Васильевича.

Шествие не обошлось без приключений, хотя по сторонам его и шли стрельцы-охранники: какая-то баба с маленькой внучкой на руках протиснулась сквозь людскую стену и пала перед царицей на колени. Царь стукнул было посохом, но жена так умоляюще на него взглянула, что он отвернулся, сделав вид, будто ничего и не видит. Бабушка попросила подержать ее малютку хоть чуточку. «Ведь это же будет счастьем на всю жизнь девчурке». Царица любовно взяла малютку и понесла ее как свое дитя и сотню шагов, и другую, и третью, и только боязнь, что ей поднесут множество других детей, заставила Анастасию Романовну возвратить бабушке ее внучку. Следовавшие по сторонам охранников народные толпы готовы были молиться на свою царицу; так малое дело привлекало к ней сердца москвичей и особенно москвичек.