Первая русская царица - [15]

В распоряжении молодого властелина не было еще ни судей, ни судебных законов, ни самой опытности. Перед ним продолжало лежать распластанное поместье.

Несмотря на прибытие из Москвы грозных ратников с алебардами и самого Семиткина с плахой, народ продолжал вопить: «Государь, смилуйся, мы твои верные рабы, а только нам житья не стало; все крыши в прорехах, в одежонке целой нитки нет, в закромах крысы, девкам нечем головы покрыть, одна остуда, смилуйся… возьми сотню наших голов за одну голову нашего злодея».

Повинуясь поданному знаку, ратники начали выхватывать из толпы горланов и гнать их в свои задние ряды. Жалобщики не сопротивлялись; там им перевязывали руки и ноги. Семиткин клеймил дегтем им спины и поглядывал вдаль, откуда должны были подвезти плаху. Однако со стороны Москвы показался всадник, в котором узнали первого рынду Лукьяша. Конь под ним был загнан и припадал от бешеной скачки. Увидев царя, он подбежал к нему, опустился на колени и подал ему письмо с восковой печатью; так запечатывались послания митрополита.

Царь не нуждался в чтеце. Хорошо понаторевший в писании, он одним быстрым взглядом окинул немногие строки митрополита: «Данный Господом царь! Извещаю, Твое Величество, что сего числа после утреннего перезвона с колокольни Благовещения пал большой колокол. Вся земля дрогнула от сего падения. Сие знамение великое, а что Господу угодно будет сотворить – неведомо. Отвратил Его страшный гнев. На небе уже видели огненные метлы. Будь же милостив, царь, над твоими верными рабами. Я наложил на весь клир двухдневный пост, а ты умилосердись, сколь потерпит твое сердце. Помни, что Глинские – известные враги твои. Аминь».

Не над чем было дальше раздумывать. Теперь уже и над всей усадьбой солнце казалось раскаленным и кровавым. Вдобавок и гром грянул. И повелел царь: «Прощаю всех, бегом ступайте по домам и благодарите Господа за его знамения».

Толпа мигом поднялась на ноги и рассыпалась во все стороны. Бежавшие останавливались на минутку и, сбросив малахаи, кланялись царскому месту, опять бежали, опять кланялись. По дороге задели Семиткина, смяли его под ноги и не без повреждения его милости опять бежали дальше.

Анастасия Романовна встретила супруга с веселым лицом. Жизнь приучала ее к лицемерию.

– А я собралась в поход на богомолье и ожидала только, как соизволит мой любый.

– Во главу похода возьми Сильвестра, а в охрану возьми Адашева и старшего рынду. Мне некогда.

Царица вовремя отошла к окну, иначе нахлынувшие слезы пояснили бы многое ее любимому, которому приходилось решать в это время вопрос: как ему быть с Глинским? Колокол-то упал недаром.

Глава V

Иоанн Васильевич продолжал томиться вопросами: какую беду предвещает падение колокола, с какой стороны ее ждать? Со стороны бояр, орды, ляхов? На эти вопросы мог дать правдивый ответ только вещий псковской юродивый Николка Салос, пользовавшийся в красных рядах большим уважением. Псковитянки стояли горой за него, хотя мужская половина сильно подрывала к нему доверие. Особенно поносили его пьяницы. Не отличаясь и сами чистым обликом и исправной одеждой, пьяницы провозгласили громко Салоса кудластым, немытым и нечесаным чучелом, от которого разит берлогой медведя после зимней лежки. Упрекали его и за великое нахальство, за которое других исполосовали бы батожьем. А все-таки лохмотья, которыми он кое-как прикрывал свою наготу, служили псковитянкам своего рода предметами поклонения. Усердие их подогревалось тяжеловесными и звонкими веригами.

Николка обитал, как тому и полагалось в то время, в пещере, вырытой в известковой скале на берегу реки Великой. Пещеру вырыли псковитянки одними своими ногтями, без помощи каких бы то ни было орудий. За три года неустанной работы они изготовили довольно пространное логовище. Они же настояли впоследствии перед властями, когда Николка умер, похоронить его на паперти Гавриловской церкви, рядом с гробницей князя Довмонта. На этой паперти Николка при жизни юродствовал.

Его ореол ясновидца поддерживался исключительно тем, что он дерзил и перед знатными не меньше, чем перед мизинными людьми. У него установилось правило спрашивать при посещении его Иоанном Васильевичем: «Скольких задавил сегодня молоденцов? Душеньки их все по дороге на небо вспрянули, но прежде перебывали у меня с жалобами на твое бессердечие!»

– Ну, правосудный, покайся! – чуть ли не вопил юродивый, когда Иоанн Васильевич встал теперь перед его логовищем. – На небе ведут книгу твоего жития, и уже там записано, что ты уничтожил данные псковскими князьями судные грамоты, а своей не дал, поэтому наместники твои творят худо!

Видимо, громовая речь юродивого была не по душе Иоанну Васильевичу, но он еще ни разу не стукнул посохом оземь. Юродивый продолжал свое обличительное слово:

– По младости ты и сам не знаешь, на кого тебе опираться – на боярство или мизинных людей. Вот и теперь: первым делом побывал у первого в Московской земле душегуба, у нашего наместника, у Глинского, а чего ради? Вот сейчас провезли мимо меня убитого тобой зверя, а того не знаешь, что это не зверь был, а посланный с неба праведник. Оттуда судьи небесные прислали праведника для твоего испытания: сколь ты есть кровожаден.