Первая молитва - [131]

— Согласитесь, что такой сюжет даже Вам, писателю, вряд ли мог прийти в голову? Как изменилась ваша жизнь?

— Пришлось все круто менять. Уже тогда мне было сорок четыре года. Я переехал из столицы в деревню, отказался от всякой охоты. Но, вероятно, по своему складу характера и душевному устроению, я мог нормально воспринимать столь резкие перемены. Как человек воцерковленный, я понимал, какая помощь нужна местным жителям, и чувствовал, что могу им помочь. Мне недоставало духовного образования, но куда деваться — я был единственным воцерковленным человеком на весь район. Сначала стажировался в Череповце, потом немного в Великом Устюге, в Вологде, после чего поехал в село.

Священническая жизнь в районе была специфической. Надо было поднимать четыре прихода, разбросанных далеко друг от друга. Транспорта у меня не имелось, поэтому постоянно приходилось решать транспортные проблемы, чтобы кто-то на машине, тракторе или мотоцикле доставил меня к месту службы. Расстояния между приходами — от сорока до восьмидесяти километров, дороги — грейдер или проселок (в прошлом году через этот район проложили трассу ралли-рейда — проехать смогли не везде). Мы восстанавливали три храма и построили один новый. При этом народ, хоть и участвовал в этом деле, оставался далеким от Церкви. Мне встретились там всего две древние старушки, которые помнили, что такое причащение. В основном, люди были не крещены, а если и крещены, то бабками. Тут еще, вдобавок, началась перестройка. Эта беда, конечно же, не обошла стороной и наши земли. Рухнуло здравоохранение: аптеки закрылись, лекарств не было. Зато в изобилии появились сомнительные спиртные напитки, и начался мор. Главным местом моего священнического служения стали кладбища: два раза в неделю я кого-нибудь обязательно хоронил.

Быт мой складывался тяжеловато, — у меня ведь там не было родни — а в деревне выживает тот, кому могут помочь: привезти дрова, переколоть их, вскопать огород, поддержать с продуктами. У меня на ведение хозяйства времени не хватало. Так продолжалось четыре года. Из-за местного климата — не всякое лето босиком на землю ступишь, постоянно в резиновых сапогах — у меня развился ревматизм. Пришлось вернуться в Москву, где и служу уже пятнадцать лет.

— Когда Вас рукоположили, вы перестали писать?

— Да. Десять лет ничего не писал.

— А почему Вы перестали писать? Ведь резкие перемены в жизни сопровождаются яркими переживаниями и впечатлениями, которые можно описывать?

— Журналисту, наверное, было бы интересно фиксировать и отражать все эти впечатления, а для прозы, вероятно, требовалось некоторое отдаление во времени. Потом, есть еще одно обстоятельство, через которое проходят творческие люди, когда воцерковляются или, тем паче, начинают священническое служение. Дело в том, что одной из движущих сил профессиональной творческой деятельности является тщеславие. А воцерковляющийся человек начинает бороться с погибельными страстями. Это абсолютно естественно. И в какой-то момент начинаешь прекрасно осознавать, что чем меньше дано, тем меньше спросится. Когда я только стал священником, иногда думалось, что лучше уж быть пономарем: подавал бы аккуратненько кадило и отвечал бы за это самое кадило на Страшном суде.

Так что к событиям сельской приходской жизни я вернулся спустя несколько лет. Писать про свою провинциальную жизнь мне было легче, чем про нынешнюю. Причина проста — я там ни с кем не находился в духовных отношениях, ведь практически никто не исповедовался. Ситуация была поразительная: священника поместили в совершенно расцерковленную среду, что приводило иногда к диковинным, а то и к забавным ситуациям. Когда через несколько лет я снова там оказался, один дядечка, который никогда не заходил в храм, сказал, что со мной было веселее. Многие из этих ситуаций и описаны в моих рассказах.

В городской жизни — не так: здесь я со всеми нахожусь в духовных отношениях. И не то, чтобы просто нельзя, — это совершенно другой уровень взаимоотношений, это не подпадает под художнический анализ. Священническое служение никак не пересекается с писательским творчеством. Однажды в критической статье меня упрекнули, мол, наверное, столько знает о людях, а ничего не рассказывает. Это невозможно, потому что разные сферы. Разные участки сознания, души и духа задействованы и не соприкасаются. Все остается у аналоя. Отношения священника с прихожанами находятся в духовной сфере. Туда в сапогах не залезешь, а на землю это тащить бессмысленно.

Известно, что в священническом служении и в деятельности врача есть много общего. Однажды знакомый доктор рассказал, что для эффективной работы с больными он должен выстраивать некую стену между собой и пациентами. Чтобы, значит, не поддаваться эмоциям, чувствам, переживаниям. И спросил, выстраиваю ли я такую же стену между собой и прихожанами. Я объяснил, что с такой стеной буду никому на земле не нужен. Священник и живет, чтобы соболезновать, сострадать, сочувствовать, сопереживать. Чтобы взять на себя хотя бы часть человеческой беды. А лучше бы — всю беду. Но не по силам. Вот и призываешь помощь Божию…