Первая мировая война в 211 эпизодах - [155]
Заболевание часто возникало после долго пребывания в бандаже или на вытяжке. Но имелась и другая причина, тоже хорошо известная. Судорога нередко возникала у мужчин, получивших легкое, совершенно заурядное ранение в бою, которое они посчитали слишком пустяковым; причем эти пациенты боялись, что их снова пошлют на фронт.
Лечение заключалось только в психотерапии, и его проводил капитан по имени Буассо. Он был очень искусным доктором. Кушинг с изумлением наблюдал, как Буассо заботливо относился к новичку с “самодеформированными руками” и бережно, воздействуя только словами, выводил его из паралича. В кабинете можно было увидеть небольшую выставку палок, костылей, корсетов, шин, которые использовались бывшими пациентами.
Однако метод лечения не был надежным на все сто процентов. В деревне у подножия горы располагалась казарма, куда посылали солдат после выписки. Там их разделяли на три группы: 1) полностью здоровые и годные к фронтовой службе; 2) неясная картина заболевания; 3) хронические больные. Кушинг и остальные члены делегации сами видели, как первая группа промаршировала мимо них, при полном воинском снаряжении. Но тут один французский врач-невролог заметил в их рядах пациента с рецидивом. Солдат тут же был вызван из строя и отправлен назад в неврологическую лечебницу № 42, где его ждала трехдневная изоляция, прежде чем не начнется новый терапевтический сеанс: “Врач стремится установить контроль над психикой пациента, у которого есть все причины оказывать сопротивление”.
Под проливным дождем они вернулись в Безансон. Потом один из французов пригласил их на ужин.
Вторник, 10 сентября 1918 года
Эльфрида Кур читает письмо от матери
Наступила осень. На многих улицах не горят фонари: газ кончился. Картошка тоже закончилась. Бабушка Эльфриды больна инфлюэнцей и по большей части лежит на диване. У одной из соседок есть брат, ему только что ампутировали ногу. Брат Эльфриды служит в военной конторе. А Эльфрида окончательно распрощалась со своим воображаемым героем, лейтенантом фон Йеллеником, решив, что она уже слишком взрослая для таких игр. (Они с Гретель разыграли напоследок настоящие похороны. Лейтенант фон Йелленик лежал на катафалке, украшенный Железными крестами из картона. Церемония проходила под звуки траурного марша Шопена, а в конце прогремел салют из трех бумажных пакетов, которые Эльфрида надула, а потом хлопнула. Гретель безутешно рыдала.)
В этот день Эльфрида с братом получили письмо от матери:
Дети мои, осенняя погода угнетает меня. У нас дождливо и холодно. Можете себе представить: я лишилась карточек на уголь. Завтра же мне надо будет пойти к торговцу углем. К счастью, он меня очень любит и не бросит меня на произвол судьбы. Работа в конторе нагоняет тоску и пожирает все силы. Я скучаю по свободе и музыке. Но кому придет в голову учиться музыке в такое время? И если бы не верная фройляйн Лап, с ее вечерними уроками, то пианино совсем умолкло бы. Зрелище пустых классов приводит меня в отчаяние. В Берлине все требуют мира. Но о каком мире будет идти речь? Можем ли мы с чистой совестью ожидать этого мира? Если нас победят, мы все потеряем. А наши храбрые солдаты! Дорогой Гиль, дорогая Пьете[292], болейте за нашу бедную Германию! Нельзя допустить, чтобы вся эта пролитая кровь оказалась напрасной!
Суббота, 26 октября 1918 года
Эдуард Мосли становится свидетелем бомбардировки Константинополя
Около двух часов дня Мосли слышит взрывы. Это самолеты. Он вместе с другими выбегает из большого госпиталя, чтобы лучше увидеть происходящее. Над ними синее небо. Семь быстролетных машин кружат над Константинополем, за ними тянется шлейф дыма от зенитных снарядов. Они роняют на город бомбы. Белые клубы вздымаются над скоплением крыш, зубцов и башен. Мосли с удовлетворением отмечает про себя, что одна бомба, похоже, угодила прямо в здание Военного министерства.
Самолеты кружат над ними в образцовом порядке (они напоминают ему стаю куропаток); кружат над Золотым Рогом, летят дальше к Бейоглу, сбрасывают бомбы на Галатский мост, на германское посольство. Затем они разворачиваются и несутся к большому вокзалу, прямо рядом с госпиталем. Пулемет, стоящий в соседнем саду, открывает огонь, его сухой треск сливается с далеким грохотом зениток. Вниз летит еще несколько бомб. Одна из них попадает в барак.
Клубы дыма от зенитных залпов продолжают преследовать самолеты, но ни один из них не сбит. Зенитки умолкают, дым рассеивается. Османский самолет поднимается в воздух: он будет атаковать налетчиков. Турки, стоящие рядом с Мосли, с нескрываемой гордостью показывают на одинокого пилота. Два самолета отделяются от остальных пяти и направляются к вражескому воздушному кораблю. Заговорили пулеметы. Через какое-то время османский самолет, качнувшись, полетел к земле. Семь атакующих машин исчезли на западе.
Через несколько часов Мосли узнал о результатах операции. В материальном отношении ущерб незначительный. Турецкий полковник вроде бы убит. Но моральный эффект от этого налета трудно переоценить. Семь самолетов сбрасывали не только бомбы, но и листовки, в которых подробно перечислялись победы и поражения воюющих сторон. И важнее всего, что вражеский рейд раз и навсегда покончил с чувством превосходства и неуязвимости, долгое время царившим в Константинополе. Город не мог оправиться от шока. Мосли пишет в своем дневнике:
