Первая мировая война, 1914–1918 - [190]

Только военный министр работал, чтобы изготовить укомплектование. Но и в этой области ничего не удалось достигнуть, так как часть запасных отказывалась ехать на фронт. Правительство уступило.

XI

23 или 24 октября был получен ответ Вильсона. Это было меткое использование нашего малодушия. Теперь он ясно высказывал, что условия перемирия могут быть лишь таковыми, которые лишат Германию возможности возобновить военные действия и дадут союзным державам неограниченное право установить в подробностях мир, на который идет германское правительство. С моей точки зрения, никто больше не мог сомневаться в необходимости продолжать войну. На основании впечатлений, вынесенных мною из заседания 17 октября, я полагал, что народ еще возможно привлечь к продолжению войны, хотя опять были потеряны драгоценные дни…

Император в ближайшее время должен был вызвать меня в замок Бельвю. Меня уже ничего больше не удивляло; сомнений в моей участи у меня не оставалось. Еще не успел закончиться разговор с полковником Гефтеном, как мы в неурочное время были неожиданно вызваны к его величеству.

По дороге от здания генерального штаба до замка Бельвю я сказал генерал-фельдмаршалу о только что полученных мною, сведениях. Впоследствии я узнал, что принц Макс заявил императору, что если я останусь, то кабинет подаст в отставку.

Император, по сравнению с предыдущим днем, совершенно изменил тон и высказал, обращаясь исключительно ко мне, свое несогласие с приказом по армии от вечера 24 октября. Мне пришлось пережить самые горькие минуты моей жизни. Я почтительно доложил его величеству о создавшемся у меня болезненном впечатлении, что я не располагаю больше доверием его величества, ввиду чего я всеподданнейше прошу меня уволить. Император выразил свое согласие,

Я уехал оттуда один. Императора я больше не видел. Возвратившись в здание генерального штаба, я с глубокой скорбью сказал моим сотрудникам, в том числе и полковнику фон Гефтену, что через две недели у нас больше не будет императора. Им это тоже представлялось ясным. 9 ноября Германия и Пруссия стали республиками.

Генерал-фельдмаршал еще зашел ко мне на минутку в мою комнату. Я мог только показать мое прошение об отставке, которое три часа тому назад он помешал мне отправить. На том мы расстались.

Я немедленно сдал свою должность. Я отправил свое прошение об отставке, которое было подписано утром; теперь следовало бы изменить его текст.

26 вечером я возвратился в Спа, чтобы попрощаться со свои ми сотрудниками, с которыми в течение долгих лет делил радость и горе, и привести в порядок личные дела.

Днем 27 октября я был в ставке и после обеда распрощался. Я был взволнован. Мне было больно в такой тяжелый момент расставаться со своими сотрудниками и с армией. Но при моих взглядах на отношения между мной как офицером и моим военным вождем, как бы бесконечно тяжело это мне ни было, я не мог поступить иначе, чем поступил. В течение всей своей солдатской жизни я следовал только по одному пути, а именно по прямому пути долга. Мною руководила только одна великая мысль — любовь к отечеству, к армии и к наследстве иному царствующему дому; я жил этой мыслью последние четыре года. У меня была единственная забота — сломить стремление неприятеля уничтожить нас и обеспечить Германию от нового нападения неприятеля.

27 октября, находясь в расцвете сил, я закончил в Спа свою военную карьеру, которая открыла передо мной обширное поле для творчества, но в то же время возложила на меня такую ответственность, которую лишь немногим людям приходилось нести. Вечером я покинул Спа. В Аахене я отыскал помещение своего первого ночлега во время войны. Я думал о Льеже. Я показал там себя как боец и с тех пор не изменился. Мои мускулы сохранили свою упругость. Я возвратился на родину.

(Людендорф Э. Мои воспоминания и войне 1914–1918 гг. М, 1924. С. 284–309.)

14. Соколов В. А На боевых постах дипломатического фронта

Брест. Первые шаги в дипломатии

17(30) переговоры возобновились. Глава советской делегации Троцкий, только что возвратившийся из Петрограда, получил прямое указание В. И. Ленина: «…мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем». Однако Троцкий, как показали последующие события, не выполнил это указание.

Вынужденный подчиняться дисциплине и не желая вносить разлад в делегации, Лев Михайлович (Карахан. — В. III.) в душе был, однако, не согласен с тактикой Троцкого. Он не мог понять казуистики Троцкого, когда тот в беседе с министром иностранных дел Австро-Венгрии Чернином 25 января (7 февраля) заявил:

— Немцы хотят заставить меня признать, что присоединение иностранных территорий, которое осуществляется Германией, не является аннексией. Я не могу пойти на такое признание, даже если это будет связано с падением нового режима в России.

До глубины души Лев Михайлович был возмущен тем, как легко и свободно жонглирует Троцкий судьбой Советской власти.

Германские милитаристы заговорили на мирных переговорах с советской делегацией в ультимативном тоне. Однако официального предъявления ультиматума советской стороне еще сделано не было. Тем не менее Троцкий, нарушив прямое указание В. И. Ленина, объявил 28 января (10 февраля) о том, что мира с немцами он не подписывает, войну с Германией прекращает и дает приказ о демобилизации русской армии. Это был пресловутый лозунг Троцкого «Ни мира, ни войны».