Первая мировая. Брусиловский прорыв - [225]

Боковые наблюдательные пункты придвинулись к противнику совсем близко. Игрушечная даль превращается в настоящее, в напряжённую близость противника, в скрытую тревогу ожиданий. Полоснёт над самым ухом сухим ударом винтовка, прилетит внезапная шрапнель и разорвётся над землёй в нескольких шагах — это настоящее... Утомлённые сердитые лица, винтовки с примкнутыми штыками, сумки ручных гранат, остатки супа в медном котелке, зияющая чёрная воронка в колючей проволоке перед окопами, ротный фельдшер с красным крестом и двое раненых из нашего секрета — всё это настоящее, будничное, покрытое серым цветом, но полное близкой тревоги ожиданий.

В окопах негромкие голоса. Ленивый воздух отдыхает. Редкие пули пролетают над головой.

В самый полдень на правый наблюдательный является Глеб в сопровождении Ильи Васильевича. По сравнению с командиром шестой роты, подпоручиком Каблуковым, с его измятой шинелью и заспанным небритым лицом, Глеб кажется франтом.

   — Ну, господин ротный, — говорит Глеб, — где у вас тут самый опасный враг? Сшибём, что-ли, нулеметишку?

   — Ты вот что, Глеб, нащупай-ка их бомбомёт, это да. По целым ночам галок посылает. Нужно этого чорта сбить.

   — Давай попробуем — где он?

   — А вот смотри прямо через проволоку, за ней бугорок, потом ход сообщения к колодцу и тут он должен быть.

Глеб начинает искать биноклем, находит какую-то точку, вымеряет по карте и даёт резкую команду:

   — Бат-тарея к бою, по цели десять!

И сейчас же дежурный телефонист в трубку:

   — Батарея к бою — по цели номер десять.

В лощине на стоптанном овсе закружилось вихрем:

   — Номера к орудиям, батарею к бою, по цели номер десять.

Через орудийных фейерверкеров катится нарастающей волной:

   — К бою — по цели номер десять!

Оркестром слаженных движений вскипает жизнь на батарее, номера с привычной быстротой окружают орудия и зарядные ящики, а через головы их с удалью несётся:

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!

Когда крайнее шестое орудие принимает восемь-ноль, новая волна догоняет из телефона:

   — Правее ноль-ноль пять!

   — Правее ноль-ноль пять!

   — Правее ноль-ноль пять!

И катится по воздуху, пока от шестого орудия смешливым заливчатым тенором не ударит навстречу:

   — Па-а своим опя-ять!

Общий хохот покрывает звонкую шутку, а по дрожащим волнам смеха несётся лёгкое, как ветер:

   — О-гонь!

   — О-гонь!

   — О-гонь!

Шесть ударов стальными прутьями бьют воздух, раскалывая тишину летнего дня.

После тридцати-сорока выстрелов:

   — Сто-ой, отбой!

   — Сто-ой, отбой!

   — Сто-ой, отбой!

И опять заливчатым тепором:

   — За-куривай! Ваньку Хренова забрили, вся деревпя затужила. Поддерживай, ребята!

Стелется по земле запах серы. Тёплый ветер ласкает зреющую рожь.

Телефонисты сообщают, что с правого наблюдательного Глеб ушёл в управление дивизиона. Через полчаса со стороны окопов доносятся три тяжёлых удара, как чугунным шаром по железу.

   — Та-а, та-та, та-а, та-та. Правый наблюдательный? Правый!

   — Слушает правый.

   — Кто стреляет?

   — Австрийский бомбомёт по пятой роте.

   — А его не сбили?

   — Дожидайся — сначала его найди, а потом попробуй.

   — Поработали свинье под хвост...

Номера пользуются случаем отдохнуть и заняться своими делами. Жарко светит солнце. Алпатов, лёжа на траве, чёрными негнущимися пальцами пишет адрес на письмо. Карабаш в группе номеров третьего орудия читает вслух «Юрия Милославского». Подпрапорщик Плешаков умывается из кружки остатками чая — босиком, в подтяжках, высокий и лохматый, он с наслаждением размазывает пыль на своём лице.

Харченко совсем уже собрался постирать свои портянки, он и сапоги, снял, но посмотрел на небо и раздумал. И словно угадав его заботу, дежурный телефонист зазвенел весёлым голосом:

   — С наблюдательного велели передать: вылетел немецкий аэроплан. Чтобы замаскировать батарею!

Харченко сердито вскочил с места:

   — Так и знал, что будет, — постираться не даст, чертяка!

   — Это затем, Пётр Иванович, — сказал Алпатов, заклеивая письмо, — что мы стрелять начали. Теперь летит батарею искать.

   — Да не каркай ты, а то, пожалуй, накличешь, — проворчал Харченко, тревожно посматривая на небо.

Плешаков остался на батарее за старшего. Он неторопливо вытирается серым полотенцем и вдруг командует густым басом:

   — Убирай веша-а! Будет груши-то околачивать, сейчас кум прилетит, да с полбутылкой.

Номера быстро собирают вёдра, котелки и медные баки, закрывают орудия ветками и соломой, а на лотки со снарядами бросают траву. Батарея замаскирована.

Шум пропеллера доносится за несколько вёрст, нарастая в гудящей волне. В прозрачном воздухе появляется аэроплан и быстро несётся по прямой линии на нас, как недобрая хищная птица.

   — Номерам укрыться, все по землянкам!

Аэроплан пролетает над батареей, вот он уже за нашим резервом. Бухают выстрелы трёхдюймовок. Белые дымки кружатся в высоте, расплываясь в молочные пятна, тают на глазах, вновь рождаются и резвятся, как живые мячики.

За Лобачёвкой аэроплан сделал широкий поворот и полетел к нам.

Наводчик четвёртого орудия первый почуял недоброе: