Первая мировая. Брусиловский прорыв - [226]

   — Чегой-то он кружится, либо заметил?

   — Эх, зенитной батареи нет, так бы и сшибить его оттуда! — грустно замечает Харченко.

Пролетая над батареей, аэроплан неожиданно выпустил бледно-окрашенную ракету. Алпатов крикнул из своей землянки:

   — Держись, братишки, — теперь вдоль спины наложит...

В тот же момент четыре далёких глухих удара напомнили нам о существовании тяжёлых батарей. Послышался нарастающий стальной рёв, и четыре гранаты взорвали землю в ста саженях от батареи. В одно мгновение стало понятным, что последует дальше... Голос Ильи Васильевича, который успел вернуться, холодной тревогой ударил в сердце:

   — Не выходить из блиндажей, противник бьёт по батарее!

Аэроплан выпустил вторую ракету, и земля задрожала от оглушительного взрыва близкого недолёта.

Третья очередь ударила в самую точку. Аэроплан закружился над батареей, как жестокая, умная птица, которая получила над нами полную власть. Вот ещё: глухие удары издалека, потом настигающий рёв всё ближе, и страшный взрыв сокрушает землю. Блиндажи упирались крепкими спинами, но не выдерживали, — тяжёлые брёвна теряли свой вес и начинали дрожать, как досчатая перегородка. Наверху бушевало стальной вьюгой. Время остановилось, и гнетущая тоска сжимала сердце.

Чугунные молотки тяжёлыми ударами били землю. Одно случайное попадание — и блиндаж взлетит на воздух, как спичечная коробка...

Илья Васильевич успел сообщить по телефону Глебу, что батарея находится под обстрелом тяжёлых орудий. Последовало приказание вывести людей из огня.

   — Всем по-взводно перебежками, на Лобачёвку бегом марш, — скомандовал Илья Васильевич.

Номера быстро выбегали из укрытий, в короткие паузы между очередями разрывов, рассыпаясь в торопливом беге. Догоняли с визгом осколки, впиваясь горячим укусом в землю. Замертво упал, поражённый, как молнией, безответный Ерёмин, и тяжело ранило в ноги номера первого орудия со странной фамилией Гроус. Он совсем недавно пришёл с пополнением и был одним из самых скромных безответных солдат. Оба остались на месте.

У Лобачёвки номера остановились в безопасности. Снаряды и осколки сюда не долетали. Можно было перевести дух. Аэроплан продолжал кружиться над батареей. Гранаты рвались, раскидывая землю высокими чёрными фонтанами. Вот снаряд ударил прямо под орудие, оно закачалось, странно перевернулось в воздухе и медленно перекинулось на несколько аршин, как неуклюжая большая галка. Вот брызнуло мощным фонтаном, и о ровна полетели, как щепки, в разные стороны, а колесо орудия, словцо игрушечное, прыгнуло вверх и легко перекинулось в чёрную пасть воронки. Зарядный ящик вспыхнул бледными огнями и взметнул высокий столб дыма.

Расстрел продолжался два часа. Аэроплан улетел, и выстрелы прекратились. Снова сияло солнце в душистых полях, как будто ничего не было. Наша позиция была уничтожена, а земля исковеркана чёрной оспой воронок. Непроницаемо-крепкие блиндажи питого и шестого орудий были раздавлены, как мышиные норы. У всех орудий разбиты колёса, замки и панорамы, а остальные щиты измяты, как бумага. Один зарядный ящик оставил после себя бесформенную массу земли и осколков, а блиндаж первого орудия разбросал свой накат из брёвен далеко вокруг. Четвёртое орудие опрокинулось на траве без колёс и прицела, как сломанный табурет.

Толмачёв, личный повар Глеба, не успел или побоялся выйти из землянки в начале обстрела; каким-то чудом он остался невредим в своей полуразрушенной землянке-кухне и к общему удовольствию, испачканный землёю с головы до ног, отчаянно матерился, сверкая белыми зубами.

К вечеру Глеб получил приказание очистить позицию и отойти для пополнения в тыл.

В. Армилев В ДЫМУ ВОЙНЫ [82]

В окопах всё наоборот.

Ночь и день помолились ролями.

Ночью мы бодрствуем, а днём спим.

Первое время чрезвычайно трудно приучить себя к такой простой вещи.

Ночью клонит ко сну, днём трещит голова. Да и трудно загнуть в связывающей тело одежде, в сапогах. Когда неделю не разуваешься — сапоги кажутся стопудовыми гирями, их ненавидишь, как злейшего врага.

А распоясываться, когда противник находится в ста шагах, нельзя.

— Всего можно ожидать, — глубокомысленно изрекает Табамок. — Ты не смотри, что он молчит. Он, немчура, хитрее чорта. Молчит, молчит, да как кинется в атаку, а мы без порток лежим. Тогда как?

Все помешались на неожиданной атаке. Её ждут с часу на час. И поэтому неделями нельзя ни раздеваться, ни разуваться.

В геометрической прогрессии размножаются вши.

Это настоящий бич окопной войны.

Нет от них спасения.

Некоторые стрелки не обращают на вшей внимания. Вши безмятежно пасутся в них на поверхности шинели и гимнастёрки, в бороде, в бровях.

Другие — я в том числе — ежедневно устраивают ловлю и избиение вшей.

Но это не помогает. Чем больше их бьёшь — тем больше они плодятся и неистовствуют. Я расчесал всё тело.

Днём мы обедаем и пьём чай.

И то и другое готовят в третьей линии.

Суп и кипяток получаем холодными. Суп в открытых солдатских котелках — один на пять человек — несут три километра ходами сообщения. Задевают котелками о стенки окопа — в суп сыплются земля и песок.

Суп от этого становится гуще, но не питательнее. Песок хрустит на зубах и оказывает дурное влияние на работу желудка.