Первая любовь - [27]

Больше об Оле мы с Костей не разговаривали.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

За месяц перед началом занятий в морской школе нам дали отпуск. Целый месяц отдыха – он так и на­зывался у нас: отпуск.

Костя на это время уехал куда-то вверх по Северной Двине, на родину своей матери. Он звал меня с собой, но мне хотелось побыть в Соломбале, порыбачить с дедом Максимычем, повидаться с ребятами. Кроме того, я надеялся, что вот-вот приедет из Крыма Оля Лу­кина.

Опять приезжал к нам Григорий, приглашал в гости и увез с собой Илько.

Осень была неустойчивой. Дождливые и туманные дни перемежались с солнечными.

В хорошую погоду мы с Гришей Осокиным ходили на набережную Северной Двины. Иногда выезжали на песчаные острова, густо поросшие низкорослым ивня­ком. Хорошо было разжечь костер, печь в золе картош­ку и вспоминать, как раньше здесь играли, купались, загорали. Мы жалели, что с нами нет Кости и Илько.

Несколько раз с дедом Максимычем я ездил на ры­балку. Как и прежде, мы загораживали сетями речку Еловушу, варили на берегу уху из ершей и окуней, но­чевали у костра. Привычно и в то же время словно ново было спать на вольном воздухе. Чуть слышное журча­ние маленькой речонки превращается в рокот двинских волн. Голос дедушки становится каким-то далеким. Говорят уже и Костя, и Илько, и Николай Иванович. А что они говорят, я разобрать не могу. Я вижу улицы Соломбалы с дощатыми заборами и тротуарами. В га­вани у причалов стоят боты и большие новые пароходы. Оживший веселый портовый город приветливо встречает и провожает своих моряков.

Я выбираю себе пароход, чтобы на нем отправиться в рейс. Оля и мама провожают меня.

Голос дедушки прерывает сон:

– Пора снасть потрясти!

Побывали мы и у лесника Григория. Илько неска­занно обрадовался нашему приезду. Он показывал мне огород, новые рыболовные снасти, ружья Григория. Его рассказам не было конца. Я смотрел на него и вспоми­нал нашу первую встречу. Какой он был тогда худень­кий, пугливый и молчаливый. А сейчас он возмужал и чувствовал себя хозяином своей жизни.

Жена Григория, приветливая и тихая женщина, уго­щала нас кулебяками с рыбой, дичью, молоком.

Костя вернулся в Соломбалу поздно осенью, перед самым началом занятий.

Он пришел к нам, и мне показалось, что мой това­рищ чем-то встревожен.

– Здорово, Костя! – сказал я весело. – Почему ты так долго не приезжал?

Вместо ответа Костя сказал:

– Пойдем на улицу!

Я почувствовал, что он хочет сообщить что-то важ­ное и серьезное.

– Что случилось? – спросил я, медленно шагая ря­дом с другом по нашей притихшей к вечеру улице.

Костя остановился.

– Ты не слышал? Оля Лукина умерла… там, в Крыму…

Я мог поверить во все, что угодно, но только не в это. Мне хотелось сказать, что это неправда, но я не мог говорить.

– Сегодня получена телеграмма, – сказал тихо Костя.

– Это неправда, – все-таки сказал я и почувство­вал, как дрожит мой голос.

Я боялся заплакать при Косте. Он взял меня под руку.

– Знаешь, Дима, я любил ее… И я знаю, ты тоже…

Я никак не мог представить себе, что Оли нет в жи­вых, что больше я ее никогда не увижу.

– А все-таки, Костя, может быть, еще это неправда?

Но это была правда, жестокая и непоправимая. Это был конец первой любви.

Весной мы закончили морскую школу и сдали экза­мены. Я получил назначение машинистом на пароход «Софья Перовская». С Костей и Илько нам пришлось расстаться. Они получили назначение на другие паро­ходы.

«Софья Перовская» уходила в море.

Видели ли вы, как отправляется корабль в далекое плавание? Отойдя от береговой стенки на фарватер, он дает продолжительный гудок. И все пароходы, стоящие на рейде и у причалов, гудками провожают его, желают счастливого плавания. В этих гудках грусть расстава­ния с друзьями, пожелание счастья, вера в доброе бу­дущее. Эти гудки трогают сердце.

Костя и Илько стояли на причале и махали мне фу­ражками.

Позади осталось детство. Впереди было далекое пла­вание.

Впереди была большая жизнь.