Первая Конная - [3]

Двое бойцов, потрясая рукавами черкесок, лихо плясали в седлах.

Шел артдивизион.

Высоко выбрасывая лохматые ноги, с грохотом влекли артиллерийские упряжки могучие батарейные кони.

Блистая офицерской выправкой, ехал командир — Андрей Добров, с огромными шпорами на вычищенных сапогах. Увидев, что с санитарной линейки на него смотрит коротко стриженная светловолосая девушка, он еще больше собрался, колесом выгнул грудь.

— Твой-то, — сказала девушке подруга, невысокая полногрудая медсестра. — Гоголем едет!..

Девушка улыбнулась и помахала всаднику рукой.

На тачанке пулеметчик, молоденький, с румяным лицом, водрузив на колени шарманку, накручивал кадриль.

— Филька! — кричали ему. — Дуй громче! Брательника позови. Пусть спляшет!

Оркестр перестроился на плясовую.

В образовавшийся круг — перед оркестром и проходящими колоннами — вышла девушка со строгим лицом, в тонко перехваченной в талии черкеске.

— Полинка, — обрадовался Матвей и, оставив изумленных зрелищем пленников, протиснулся на середину.

Из санитарной линейки с завистью смотрел на все Паша Тихомолов — казак с перебинтованными ногами.

Оркестр играл кадриль.

Девушка пошла по кругу.

Матвей вслед выделывал коленца.

— Эх, кровинушка моя, девятнадцатый годок! — кричал он.

Вдруг девушка обернулась к Буденному.

— Что, командарм, — крикнула она, — слабо?

Командарм легко сошел с лошади и сразу — в стремительный пляс. Рядом с девушкой он пошел по кругу, и Матвей только путался под ногами.

— Матюша! — крикнул командарм. — Третий лишний…

Матвеи обиженно вышел из круга, ревниво поглядывая на ладную пару. Он сел к брату Фильке на тачанку и загрустил. Мальчишка хитро посмотрел на пего.

— Братан, — сказал он Матвею, — то ж командарм, он же женатый…

— Да я понимаю… — отмахнулся Матвей. — А все равно обидно.

Казалось, что плясала вся улица. Комбриг Патоличев, Книга и Мироненко, не сдержавшись, сошли с коней и — в круг.

А осмелевшие жители городка заполняли площадь вместе с армией. Напуганные, обрадованные и терзаемые любопытством, они спешили по дощатым тротуарам, прижимаясь к заборам и стенам домов, во все глаза смотрели на бесконечные ряды веселых, оживленных всадников.

Стройными колоннами шла пехота.

— Пешка, — закричал казак Тимошка с белыми, как лен, волосами. — Пешка, не пыли, поспевай!

— Эй, пехота — сто верст прошел, еще охота! — кричали другие.

Солдат Василий шел впереди взвода и старался не замечать выкриков.

— Ну что орут, баламутят, — обидевшись за солдата, сказала полногрудая медсестра и замахала ему. — Вася! — кричала она. — Василий Никифорыч, мы за церковью встанем с лазаретом.

Но Василий только глаза косил и еще тверже стал печатать шаг.

— Не признает? — рассмеялась светловолосая.

— Как же, — обиделась толстушка. — Взводным назначили, вот и важничает. Ну ничего, он у меня еще попросит!

Замыкая шествие каждой бригады, ползли стороной обозные брички, кухни, зарядные ящики, фуражные телеги.

Маленькая, худющая лошаденка, запряженная в бричку со снарядами, вдруг закачалась и упала. Почмокав и пошевелив без пользы вожжами, повозочный обратился к бойцам:

— Подмогните, ребята, ей только на ноги встать.

Пехотный взвод окружил упавшую лошаденку и, ухнув, поставил ее на ноги.

И лошаденка пошла, как ни в чем не бывало. К шершавым бокам ее прилипли бурьян и сухой помог. Выглядела она неприлично худой, но глаза излучали горделивую радость, приправленную усталостью. Рядом с ней на тонких пушистых ножках бежал, словно игрушечный, маленький жеребенок. Повозочный Семен Грищук, пожилой и хилый мужичонка, ласково причмокивал, подбадривая лошаденку.

— Справный конь, — кричали ему балагуры, — торопись, дядь, а то живодерню закроють!

— Нашла время жеребиться, — кричали другие. — Тут война, а она…

А на площади шла бесшабашная пляска.

Командарм плясал легко и лихо. И Полинка, медсестра в черкеске, не уступала.

— Надежда Ивановна, — спросила полногрудая санитарка сидевшую на линейке женщину с простым и строгим лицом, — своего не ревнуешь?

— Ревную, — ответила та и отвернулась.

Это была жена командарма.

Но вдруг раздался траурный вопль труб.

Плясовая смолкла. Песни и танцы оборвались. Все расступились, пропуская эскадрон с трубачами и штандартами. Среди рядов на лафетах лежали покрытые знаменами тела погибших командиров. За лафетами вели их коней под седлами.

— Свертай, Тарас Григорич! — заорал и замахал руками Матвей.

Головной всадник на вороном жеребце увидев, свернул во двор храма, за ним завывающие трубачи ввели многолюдный поток.

Лафеты подвели к вырытой посреди двора могиле, и Матвей отодвинул к белой стене своих пленников, растерянно стоявших с лопатами в руках.

— Постойте здеся, — сказал он генералу, — покуда я занят.

Двор был заполнен бойцами и горожанами. Звон, заведенный звонарем, как набат, собирал сюда всех.

Почти на карьере влетела во двор артиллерийская упряжка, дряхлую пушчонку занесло, ей задрали ствол, и она тут же дала первый выстрел, салютуя мертвым командирам.

Толпа раздалась, и во двор въехал командарм, в окружении командиров. Он покосился на гремящие колокола, звон оборвался, и Буденный поднял шашку над головой. Стало тихо.