Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - [10]

– Прекраснейшая из звезд северного небосвода! – напыщенно воскликнул Август. – Пришла моя очередь молить!

Он преклонил колено в нещадно заскрипевшем под тяжестью его грузного тела ботфорте и красивым жестом простер к Екатерине руки:

– Переступите мои низкие пороги, украсьте мою убогую хижину бриллиантовым сиянием вашей красоты… – король на мгновение запнулся, словно подбирая более подходящее подруге русского царя титулование, и решительно произнес: – Ваше Величество!

Екатерина успела перехватить взгляд, который был брошен этим коронованным любезником не на нее, а на Петра. В нем читались вызов и ожидание. И она вдруг почувствовала благодарность и даже расположение к галантному силачу. Быть может, просто желая доставить ее женскому честолюбию несколько приятных мгновений, Август открыто назвал ее, невенчанную спутницу Петра, титулом, принадлежавшим только супругам коронованных особ Европы. Он как бы дразнил своего всесильного северного союзника: «Смотри, я уже считаю ее твоей царицей! А ты?»

Вечером яворовский замок гремел музыкой и искрился огненными веерами фейерверков. Польский король по праву хозяина давал веселый бал для своих придворных, местной шляхты и, конечно же, для дорогих гостей – великого государя Петра Алексеевича, его приближенных и офицеров… И еще для «северной звезды» – то ли невесты, то ли супруги, то ли просто любовницы «главного москаля» Екатерины Алексеевны, которая так хорошо изъяснялась по-польски и по-немецки, так изящно танцевала, несмотря на «женскую тяжесть», и была так весела и жизнерадостна, что поляки с радостью приносили ей щедрую дань восхищения и почитания, в которой почти открыто отказывали Петру.

Следуя всем превратностям здешних обычаев, сочетавших европейскую утонченность со славянской неумеренностью и восточной роскошью, в соседних с бальной залой покоях для гостей были накрыты пиршественные столы. Каштелян замка, сам родовитый шляхтич старинного рода, превзошел себя, стремясь угодить двум государям и толпам благородных гостей. Старинные дубовые столы ломились от изобилия яств, смачных и основательных, как брань подвыпившего шляхтича, и в то же время соблазнительных и терпких, словно дерзкая красота польских женщин. Здесь были изжаренные на вертелах и исходившие жирным янтарным соком туши дичины – оленей, кабанов, горных серн… Окорока, розовые и нежные, словно рассветное небо в легких перышках прожилок, теснили блестевших нежной хрустящей корочкой молочных поросят, подрумяненные рыльца которых, казалось, сохраняли выражение умильного лукавства. С ними соседствовали огромные, богато украшенные живыми цветами паштеты из потрохов и нежного мяса птицы. Жареные фазаны и тетерева были так ловко обложены перьями, что, казалось, эти спесивые обитатели местных лесов все еще хранят свою горделивую осанку. Наконец, на столе присутствовали колбасы всевозможной толщины и расцветок – этот неизменный атрибут шляхетского стола… А маринованные в уксусе лосиные губы – самая изысканная из охотничьих закусок во всей Речи Посполитой… Красота, что и говорить!

Пресытившись неимоверным количеством блюд из мяса и дичи, гости могли потешить вкус золотистыми пончиками, начиненными повидлом из лепестков дикой розы, таявшим во рту печеньем в сахарном сиропе, вымоченными в смеси из меда и виноградного уксуса с корицей яблоками и грушами, винными ягодами черешни, взбитыми наподобие горных вершин густыми сливками…

Хмельные меды из замковых погребов – ставленые и вареные, смородиновые и вишневые, – золотые и черные вина – мозельские, рейнские, токайские и даже привезенные из далекой нежной Франции – лились рекой, наполняя мирно соседствовавшие на столе церемониальные кубки из благородных металлов, бокалы из тонкого венецианского стекла и обливные глиняные кружки.

Кавалеры и дамы польского двора, любезные, веселые, с равным изяществом носившие и европейское, и польское платье, с бряцающими шпорами на каблуках сапог и искрящимися самоцветами на атласных дамских туфельках, оживили мрачноватые залы Яворовского замка, разбудили его полусонное молчание веселым топотом мазурки и краковяка, радостными голосами и частым звоном бокалов. Пока польские шляхтичи и шляхтянки учили Екатерину танцевать мазурку, Петр и Август предавались мужским забавам: много и беспрерывно пили, гнули по очереди серебряные тарелки и кубки, хвастаясь один перед другим своей силой, а потом не совсем трезвыми голосами затеяли неизбежный разговор о политике.

Петр Алексеевич, перегнувшись над столом с простым солдатским кубком в руке, горячо и пылко говорил своему польскому визави:

– Оный же Карлушка шведский, при Полтаве пораженный от славного нашего оружия, ныне бежал к турецкому султану в молдавские земли, где и укрылся. Сидит ныне в местечке Бендеры, с ним же войска не более пяти сотен. Мы его оттуда, как лисицу из норы, вытащим! Однако же султан Ахмед ныне дерзостно отпирается выдворить ощипанного того героя Карлушку из владений Оттоманской Порты, договор с нами разорвал… Так заплачет он, сидючи в гареме, о землях своих! Большой южный поход я замыслил, силу собрал я невиданную, дабы гордыню османскую отныне и навеки смирить! Господари валашский и молдавский, Константин Брынковяну да Кантемир Димитрий, клянутся от турецкого подданства отойти и под руку мою передаться со всеми людишками своими, землями и крепостями. От сербов и от болгар посланные приходили, крест целовали как один встать против власти турецкой, едва зареют на Днестре да на Пруте российские знамена! Надобно и тебе, брат мой Август, со всей силой передаться под мою руку, ударить ныне совместно на нечестивых агарян!