Первая гражданская война в Риме - [25]
Несомненно, беседа с Марием имела большое значение для дальнейших событий. Нередко считается, что к этому времени оба полководца были уже врагами[223]. Однако сведения об этой вражде, как уже говорилось, весьма сомнительны. Конечно, после установления Бокхом на Капитолии скульптурной группы, изображавшей выдачу Югурты Сулле (Plut. Sulla 6. 1-3; de vir. ill. 75.6) и брака последнего с Метеллой, отношения между военачальниками вряд ли были теплыми, но все же о настоящей inimicitia говорить не приходилось[224]. Важно также учитывать, что будущий диктатор, скорее всего, не знал о плане Мария добиться передачи ему командования против Митридата: одно дело, слышать просто о его желании (оно было самоочевидно при любой конспирации со стороны арпината), и другое — узнать про проект отстранения консула от руководства армией и передаче ее homo privatus[225].
Таким образом, вряд ли речь шла о жестком торге двух врагов и вообще о переговорах в строгом смысле слова, коль скоро Марий не имел оснований демонстрировать свою причастность к происходящему, даже если Сулла о ней и догадывался[226]. Однако в общем смысле это так. Содержание их беседы нам неизвестно, но ясно, что Марий был заинтересован в том, чтобы уговорить своего бывшего квестора отменить неприсутственные дни. К каким доводам он прибегал — остается только догадываться, но ему достаточно было просто указать, что в случае продолжения feriae нельзя гарантировать безопасность консулов, и Сулла, покинув дом своего бывшего командующего, может стать жертвой людей Сульпиция[227] независимо от желания самого Мария. Со своей стороны, последний вряд ли мог что-то обещать, ибо выдал бы таким образом свою прямую причастность к происходящему[228]. Если бы консул знал о планах арпината лишить его командования, это чрезвычайно затруднило бы достижение компромисса (Luce 1970, 192-193, п. 132).
Так или иначе, покинув дом Мария, Сулла отменил неприсутственные дни. Что же касается Помпея Руфа, то Плутарх (Sulla 8.8) сообщает об отстранении его от должности (καί διά τούτο τόν Πομπήϊον άποχειροτονήσας ό Σουλπίκιος ούκ άφείλετο τού Σύλλα τήν ύπατείαν. άλλα τήν έπί Μιθριδάτην στρατείαν μόνον εις Μάριον μετήνεγκε). Многие ученые принимают это сообщение[229]. Стоит отметить, однако, что текст Плутарха не вполне исправен. Но дело даже не в этом, поскольку предложенное К. Циглером чтение άποχειροτονήσας представляется наиболее предпочтительным[230]. Отстранение консула от должности — случай беспрецедентный, даже если решение о нем приняли бы комиции[231], и если бы он действительно имел место, то вряд ли о нем умолчали бы другие источники[232].
Сулла уехал к своей армии[233], а Сульпиций провел, наконец, через комиции предложенные им законы[234], к которым добавился и еще один — о передаче командования на Востоке Марию[235], наделявшегося в соответствии с ним полномочиями проконсула[236]. О беспорядках в народном собрании в источниках не сообщается — весьма вероятно, потому, что все прошло спокойно[237]. Объяснить это тем, что комиции были уже запуганы, невозможно — прошло слишком мало времени, да и вообще для этого потребовались бы значительно большие силы, чем те, что имелись у Сульпиция и Мария.
ВЗЯТИЕ СУЛЛОЙ РИМА
Несомненно, положение коренным образом изменила передача Марию командования в войне с Митридатом. Ситуация 108—107 гг., когда комиции передали арпинату руководство армией в Африке, лишив такового Метелла Нумидийского, повторилась, но с той существенной разницей, что 20 лет назад Марий получил командование как консул, теперь же он был homo privatus[238]. Однако в источниках спорность такой ситуации практически не отмечается[239]; сенат, если исходить из молчания античных авторов, на случившееся не отреагировал. И это при том, что patres явно не хотели нового возвышения Мария, и что его назначение комициями, даже будучи формально законным[240], шло вразрез с решением сената направить на войну с Митридатом именно Суллу, и тем самым наносило ущерб авторитету этого органа. Видимо, отношение к консулам не было однозначным, как и к действиям комиций, сфера компетенции которых за последние полвека значительно расширилась (см. Millar 1986, 1-10). К тому же выступать только с протестом не имело смысла — это лишь продемонстрировало бы слабость сената. Нужно было время, чтобы сориентироваться в обстановке, но его не оказалось — события развивались слишком быстро.
Сулла уехал к войску[241], и вскоре (по дороге?) получил известие о лишении его командования (Plut. Sulla 9.1; App. ВС. I. 57. 250). Естественно, для него, столь нелегко сделавшего свою карьеру[242] и сумевшего все-таки вернуть славу своему роду после почти двух веков не слишком заметной роли в римской политике, это был сильнейший удар[243]. Мало того, что Суллу лишали лавров победителя и богатой добычи, — это было уже второе умаление его dignitas, причем куда более серьезное, нежели нападение на него у храма Диоскуров, к тому же исходило оно от человека, несоизмеримо уступавшего ему в знатности. Все перечисленное позволяет лучше понять, почему Сулла пошел на такие решительные и неожиданные для всех меры.
