Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - [107]

Совместная работа была не только наилучшим исходом. Именно она, кроме того, соответствовала психологии самих либеральных деятелей. Они по натуре не были непримиримы к власти; скорее страдали противоположною крайностью. Жизнь их среди враждебного им государственного аппарата воспитывала в них осторожность, уступчивость, боязнь резких протестов. Врагами их являлась не только власть, но и нетерпеливость людей, для пользы которых либералы работали. Нетерпеливые люди обвиняли их за умеренность и нерешительность. Это шаблонное обвинение было уделом тех либеральных государственных людей, которым судьба позволила что-то сделать и чего-то достигнуть, как Н. Милютин, А. Сабуров, М. Лорис-Меликов и др. Но те же упреки выпадали и на долю бесчисленных, безвестных работников, которые шли по той же дороге. Память об этих обычных упреках сохранила наша литература. Их лириком был Н.А. Некрасов, который вечно двоился в оценке и других, и себя, между осуждением «осторожности» и пониманием того, что полезная жизнь нередко более трудный подвиг, чем эффектная, но напрасная гибель. Компромисс с властью был часто подлинным «героизмом» русского либерализма, и он на нем воспитался.

Объявление конституции и созвание Думы открыли перед деятелями этого типа небывалые до тех пор возможности действовать, но вполне соответствующие их старой привычке работать совместно с властью в рамках закона. Только когда это произошло, т. е. в 1906 году, старый либерализм уже стал под руководство «настоящих политиков». Они были людьми новой формации. Они прошли школу «Освободительного Движения» в союзе с революционными деятелями, заразившими их своей психологией и приемами. От прежней, мирной, постепенной реформаторской деятельности их стало тянуть к успехам, победам и фейерверкам «революционных эпох». В них они стали искать примеров для подражания. Им стали поклоняться еп Ыос[98]. Осуждение революций, признание в них недостатков начали считаться изменой «либеральным принципам». Революция стала рисоваться тем «героическим временем», которое будто бы обнаруживает «лучшие свойства» души человека и быстро ведет к светлому будущему. Если же в ней происходит много несправедливостей, гнусностей и жестокостей, то это только заслуженное возмездие за прошлое; а кроме того, страдания отдельных людей ничто сравнительно с тем, что от революции весь народ получает. Революционное «чистилище» ведет к цели всего быстрее и вернее.

Такой противоестественный культ «Революции» в среде сторонников правового порядка и либеральных идей можно сравнить с культом «войны» в противоположном политическом лагере. В этом лагере «война» тоже часто казалась светлой эпохой. Она, подобно революции, открывала простор и талантам, и героизму, и самопожертвованию, т. е. всему высокому в человеке. И в ней неизбежные жертвы сторицей окупались победой и ее грандиозными результатами. Как скучна и сера в сравнении с войнами казалась мирная «буржуазная» жизнь!

Тем, кто пережил теперешние войны и революции, их культ уже непонятен. Во-первых, оба эти явления стали знакомы в их подлинной сущности, а не в фальшивом освещении батальных картин и лубочной литературы; это сняло с них незаслуженное обаяние. А во-вторых, можно было воочию увидать, что расчет добиться каких-то прочных общественных достижений перевесом физической силы есть самообман. Потому война и революция всегда сами по себе есть несчастье; они или не нужны, или безрезультатны.

Возьмем войну. То полезное и необходимое, что иногда можно достигнуть войной, можно всегда получить более медленным, но зато мирным путем и без войны. Международное равновесие сил всегда постепенно восстанавливается с течением времени. Скрывать неустойчивость эквилибристикой можно только накоротке. Интересы государств связаны так, что временный перевес чьей-либо силы нельзя класть в основу порядка. Навязанный победой искусственный строй скоро развалится. После Великой войны мы были очевидцами этого.

То же можно сказать и про революцию. В XX веке мы, русские, пережили очень большие события, в том числе и две революции. Поучительно проследить на них соотношение либеральных реформ и «революционных завоеваний».

Первое из этих событий – «Освободительное Движение» – себе никаких революционных целей не ставило. Многие даже добивались конституционного строя именно затем, чтобы им оградить Россию от грозившей ей революции. Требуемые «Освободительным Движением» реформы могли быть прямым продолжением «эпохи Великих Реформ». Связь либерального «Освободительного Движения» с революцией была временной аномалией. Ее породили слепота старого строя и нетерпеливость наших политических руководителей. Они решили, что Самодержавие вреднее, чем революция; а кроме того, что возврат Самодержавия к либеральным реформам немыслим. Самодержавие стало поэтому врагом № 1. «Плеве опаснее Японии», – писало даже «Освобождение» во время Японской войны. В «эволюцию» Самодержавия верить перестали, как теперь не верят в эволюцию «советского строя».

В этом была двойная ошибка. Самодержавие при всех недостатках было бесконечно лучше, чем революция. Оно, кроме того, оказалось способно исправиться и даже само перейти к конституции. Но победителей не судят, а «политики» победили. Конституцию они получили, и притом без революции.