Перуново урочище - [37]

— Читайте, Майя! — сказал я.

Она продолжала чтение, но я замечал, что девочка все время прислушивается к разным звукам, доходившим сюда из дальних комнат.

Невольно ожидал чего-то и я.

И вдруг мне сделалось страшно.

Я совершенно явственно расслышал над головой топот ног, удары по чему-то мягкому и стоны, громкие и жалобные.

Майя встала и, подняв кверху побледневшее, искаженное лицо, дрожала и слушала.

— Не скажу! не скажу! убейте… убейте, — кричал кто-то наверху прерывающимся голосом.

У меня, тринадцатилетнего мальчика, шевельнулись волосы на голове. Я хотел убежать, но Майя взяла меня за руку и зашептала:

— Они не придут сюда! Это папа и мачеха бьют бабушку, бедную бабушку.

— За что? — шепотом спросил я.

— Они хотят узнать, где спрятаны мои деньги… мама оставила их мне.

Наверху шум прекратился, замолкли стоны и крики.

— Бедная бабушка… она лежит теперь там… — вздохнула девочка, но вдруг встрепенулась, и, подняв кверху пальцы, шепнула:

— Она поднимается… ползет к двери… ушла…

Я не знал, что мне делать. Хотелось уйти, так как страх не покидал меня, но мне стыдно было оставить Майю и я решил дождаться, пока кто-нибудь придет.

Мы начали разговаривать, и девочка рассказала, что ее папа — немец, капитал торгового парохода; он женился на индуске из Траванкора, дочери знатного раджи, и увез ее в Россию.

— Мама умерла, — сказала девочка. — Она все плакала и называла себя несчастной. А когда уже совсем умирала, позвала бабушку и дала ей что-то для меня. Бабушка спрятала, и папа бьет ее, бьет и мачеха, чтобы она им отдала, но бабушка не дает. Только Майе отдаст она это, когда Майя вырастет.

— Тс… тс… — приложила девочка палец к губам. — Кто-то идет сюда…

Теперь и я различал тихий шорох медленно приближающихся шагов.

— Это бабушка! — радостно крикнула девочка и бросилась к двери.

Седая старуха с такими же горящими глазами, едва держась на нотах, вошла в комнату и со стоном почти упала на диван.

Она тяжело дышала, и по ее лицу, покрытому синяками и ссадинами, медленно катились тяжелые капли крови. Из-под опущенных век глаза ее смотрели на меня.

Наконец она шевельнулась и сказала что-то Майе на непонятном мне языке.

— Подойди к бабушке! — дотронулась до моей руки девочка. — Бабушка говорит, что если ты исполнишь ее просьбу — тебя Бог наградит большим счастьем. Если обманешь — убьет Он тебя. Снеси записку! Тут написано, куда…

— Снесу, — сказал я решительным голосом. — Сейчас же снесу…

Не успела Майя перевести моих слов, как в коридоре раздались голоса и шаги. Я поспешно спрятал письмо в карман и направился ж двери.

— Вы куда? — спросил меня высокий, толстый мужчина с красным лицом.

— Домой! Урок кончен! — сказал я.

— А! И вы здесь? — почти крикнул он, увидев старуху.

В его голосе было столько злобы, что я двинулся, чтобы защитить старую индуску.

Но он сразу же овладел собой и, улыбаясь, сказал:

— Бедненький! Вы, верно, напугались? Это — сумасшедшая старуха. Мы ее жалеем и не отдали в больницу. Она иногда убегает из своей комнаты, и тогда может напугать.

2

…В тот же вечер я снес письмо по назначению. Меня встретил мусульманский мулла, почтенный, важный старик. Он прочел письмо, печально покачал головой и, протягивая мне руку, сказал ласковым голосом:

— Доброе дело! Очень доброе дело! Спасибо большое. На другой день, вернувшись из гимназии, я нашел записку с отказом от урока в Измайловском полку. Через несколько дней я был у черного дома и узнал, что жильцы оставили его и уехали из Петербурга.

3

Вот что напомнил мне сегодня случайно брошенный на меня взгляд красивой дамы.

Глаза ее горели, как у той девочки-индуски…

— Майя! Не вы ли это?

ЧЕЛОВЕК БЕЗ БИОГРАФИИ

1

Елена Львовна вздрогнула.

В шуме голосов, сквозь смех гостей и звуки пианино, до нее донесся случайный обрывок разговора, всего три слова:

— …человек без биографии…

И всплыло воспоминание. Оно никогда не приходило раньше и вдруг вспыхнуло, горячее и острое.

Она только раз изменила мужу. Случайно и мгновенно, не борясь и не раздумывая.

Тогда, весной, в отсутствие мужа, она часто бывала у своей институтской подруги, Кати фон Батц. В ее гостиной всегда собирались актеры, народ шумный, самоуверенный и самовлюбленный. С ними Елене Львовне было скучно, и она удивлялась своей подруге, забавлявшейся в этом обществе и чувствовавшей себя отлично.

Елена Львовна очень обрадовалась, когда у фон Батц появился новый гость.

Он только что приехал из-за границы.

Роман Евгеньевич Арпов, уже седеющий брюнет, обладал изящной и стройной фигурой, говорил с увлечением, умел смешить и касаться нежных струн души.

После нескольких встреч (Елене Львовне казалось, что это было вчера, хотя с того дня прошло около восьми лет) он попросил разрешения проводить ее домой.

Она согласилась, и они поехали.

Фон Батц сделала тогда все, что от нее могло зависеть.

Она, мило жеманясь, погрозила Елене Львовне пальчиком и сказала:

— Смотри, — мужу нажалуюсь! Не увлекись, — Роман Евгеньевич известный сердцеед!

Уже начинались мутные, блеклые ночи, — предвестницы «белого безумия», — как называл петербургские белые ночи Роман Евгеньевич. И, заговорив о безумии, он поцеловал своей даме руку и твердым, таящим в себе повелительную просьбу голосом сказал: