Перуново урочище - [28]
— Да! — сказал я. — А разве нужно?
— Все случиться может… — загадочно улыбнувшись, ответил бой.
Мы прошли весь город и свернули в узкую улицу, ведущую в сторону шахты. В одной из землянок еще издали мы заметили освещение.
— Тсс! — прошипел Юмен-Лен и юркнул за угол, где была гуще тень. Я последовал за ним, и так, прячась, мы подвигались к освещенной землянке, около которой притаились.
Зайдя за нее со стороны глухой стены, китаец ножом быстро просверлил в глиняной стене отверстие и взглянул внутрь.
— Смотри! — произнес зловещим шепотом бой. — Смотри, капитан, и не говори потом дурного о Юмен-Лене!
В большой землянке было светло. К потолку были прикреплены разноцветные фонари, и несколько масляных ламп ярко горели в различных местах землянки, освещая обвешанные картинами и пестрыми афишами стены и новые циновки на полу.
На нарах в дальнем углу несколько китайцев с сосредоточенными и азартными лицами играли в карты и курили, какой-то рослый человек с бегающими глазами играл на визгливой однострунной «хутя»[34], подпевая заунывным, диким голосом.
Другой разносил в маленьких чашечках дымящееся питье, от которого краснели лица гостей и туманились глаза. Оба нанимателя готовили этот напиток из спирта и каких-то дурманных трав тут же у печки и зорко следили, чтобы деньги из карманов гостей переходили в руку китайца, разносившего чашки. Среди гостей были и мои сожители по землянке, и я даже расслышал в общем говоре голос Ли — убийцы моих несчастных соотечественников.
В другом углу, где было темнее, виднелись закутанные в теплые курмы[35] фигуры. Казалось, что эти фигуры спят, так неподвижны были они.
Когда же гости развеселились и опьянели, начали кричать и показывать героическую пляску с хлопаньем себя по бедрам и ногам и пластическими телодвижениями, тайные фигуры зашевелились, сбросили темные курмы и вышли на середину землянки.
Рев восторга встретил их. Не мог удержаться от восклицания и я.
Мой спутник взглянул на меня и сказал:
— Юмен-Лен все знал!
Когда я опять взглянул в землянку, три молодые девушки жеманно ходили перед нарами, тихо звеня колокольчиками причесок, гремя браслетами и щелкая длинными ногтями.
Все столпились вокруг и замолкли, глаз не сводя с этих кукольных лиц, ярко раскрашенных белой и алой краской, пестрых нарядов и уже забытых, нежных и кокетливых движений.
Девушки начали плясать, еще громче щелкая ногтями и пронзительно взвизгивая.
После каждого танца они обходили зрителей и собирали деньги.
Когда, утомленные, они сели на нары, их тотчас же окружила толпа.
Ли начал ссориться с двумя китайцами, старавшимися сесть рядом с девушками и угощавшими их трубками. Ссора перешла в драку, блеснули ножи и показалась кровь.
Девушки с визгом убежали, а приехавшие наниматели спокойно взирали на драку, хотя в ней начинали принимать участие все новые в новые люди.
— Ты видел, капитан? — уже не скрываясь, громко спросил меня Юмен-Лен. — Здесь — в городе мужчин, в тоске в лишениях, — мы ждем, пока пройдет безработица и голод в Китае. Укрываются здесь и те, кто грабил в убивал, кто не повиновался властям. Здесь для всех найдется место, здесь все равны. Одна крепкая рука правит всеми, пока не придут дурные люди и не привезут с собой спирта в женщин. Когда в человеке проснется зверь, для него один закон — смерть. Ты слышишь, капитан? — спросил он вдруг в указал рукой на город.
Из города доносились крики, пьяные голоса и беспорядочное пение.
— Дурные люди бросила уже заразу повсюду!
С этими словами Юмен-Лен бросился в землянку. Выбив дверь, он неожиданно появился среди дерущихся и несколькими ударами ножа сразу свалил двух человек; потом, выхватив револьвер, хладнокровно пристрелил обоих нанимателей и девушек и спокойно покинул объятую ужасом землянку.
В разных местах над городом, словно по сигналу, вспыхнуло зарево и начало разливаться по небу, трепетное и тревожное.
Заунывные крики обезумевших людей, вопли, треск горящей сухой травы на крышах, свист и гудение поднявшегося ветра и встревоженное карканье воронья — слились в одну хаотическую, грозную ноту.
В бегущей и воющей толпе иногда раздавались властные окрики:
— На лесистую гору! На лесистую гору!
— Приказ судьи не разбегаться! Приказ судьи!
Я вышел на тропу и, поднявшись в гору, окинул взглядом море огня и понял власть и величие невидимого судьи.
Через неделю я был в Кайге и оттуда уже на лошадях быстро вернулся домой.
Через год только мне довелось посетить город мужчин. Обгорелые, закопченные стены, обвалившиеся и рассыпающиеся — они сохранились и, как разрушенные надгробные памятники, говорили о былой жизни неизвестных людей.
Несколько костей и черепов нашел я в погубленном судьей городе и старый пень срубленного дуба.
Но людей уже не нашел. Не видел и ворон…
Могильщики улетели за ушедшими, вместе с которыми пошли голод и смерть…
БАРИН
Солнце стремительным, неудержимым потоком врывалось в большие окна банковского зала, где, отделенные решетками от сдержанно гудевшей толпы посетителей, сидели кассиры, счетоводы и бухгалтеры, щелкая на счетах, звеня деньгами и непрестанно подходя к решеткам, за которыми белели лица клиентов.
