Перстень вьюги - [29]

— Ни за что!.. Не смей… Я знаю, как мне умирать. Не смей…

И потеряла сознание.

Лыков поднял на ноги весь медсанбат. В конце концов главный хирург распорядился: срочно эвакуировать в госпиталь, в Ленинград…

Так она оказалась в Ленинграде. Руку ей оставили. Но с поправкой дело шло плохо.

Она не знала, жив ли Дягилев, так как вестей из Пулкова не поступало: наверное, там сейчас было не до нее.

— Когда меня выпишут? — спросила она у хирурга. — Мне срочно нужно в Пулково.

На губах врача появилась болезненная улыбка.

— Вам придется подождать. Ну а что касается фронта, то, должен прямо сказать, Наталья Тихоновна, вы отвоевались. Комиссуем…

Она не поверила:

— Рука-то левая!

— Я сказал. Левую еще нужно оживить. А на это могут уйти месяцы и месяцы, а то и годы.

Она рассердилась. Он что, смеется над ней, этот седоголовый майор? Бывали ранения потяжелее, и тогда возвращались на передовую. Взять хотя бы того же Кайтанова… весь обгорел. Ожоги третьей степени. Черную кожу с руки сняли, как перчатку. А выжил и воюет… А Бубякин…

Ей как-то пришлось разговориться с этим симпатичным Кайтановым, еще до того осеннего дня, когда его вытащили из горящего танка. Танкисты наведались в гости к снайперам. Высокий, подчеркнуто стройный старший лейтенант откровенно приударил за Наташей. Он делал это как-то мило, изящно. Все больше восхищался ее снайперскими успехами и точным глазомером.

— А я ведь тоже геолог! — неожиданно заявил он. — Закончил геологический техникум. Практику проходили на Алтае.

Она решила, что он дурачит ее, и резко спросила:

— Чем миаскит отличается от сиенита?

Он расхохотался, ухватился за тощий живот.

— Сразу же экзаменовать? Да, я Соболевского знаю от корки до корки. Ну, а что касается миаскита, то, как мне кажется, он принадлежит к группе нефелиновых сиенитов. Вот зачетная книжка: ставьте пятерку!

И он в самом деле вынул из полевой сумки старую зачетку, заставил-таки Наташу поставить в свободной графе по минералогии пять и расписаться. Она выставила оценку и замысловато расписалась: «Искательница сибирских алмазов, в просторечье „еловая шишка“, боярыня-снайпер Морозова».

— Ну, вот я и заручился авторитетом знаменитости. Вы верите в сибирские алмазы, а я верю в вас. Такая найдет все, что захочет!

Он был веселым парнем и, признаться, понравился ей. Ни Лыков, никто другой не удосужился рассказать ей о том, как этот Кайтанов, оказавшись на очередных процедурах и узнав о ранении Наташи, о мине, кинулся в операционную.

…Она лежала в палате, пропахшей лекарствами, разговаривать с соседками, тоже ранеными, желания не было. И вообще ей хотелось умереть. Жизнь кончена! Калека… Странно… Еще совсем недавно она приказывала, повелевала, натаскивала новичков, и вот ее фронтовая жизнь оборвалась. Рука висит плетью, парализованы какие-то нервы, и придет ли все в норму, даже врачи не могут сказать ничего определенного.

Конечно же, такая она не нужна никому. Она написала письмо Гуменнику, так как даже мысленно не могла вырвать себя из фронтовой обстановки, справилась о Дягилеве, о других бойцах. Старалась, чтоб письмо было ровным, спокойным. Ее переживания — это ее личное дело, о них никто не должен догадываться. На войне всякое случается, даже убивают. А она, по сути, легко отделалась: ведь руку могли и отрезать… Гуменник откликнулся сразу. К счастью, все живы-здоровы, ребята ждут ее, не дождутся. Особенно бушует Бубякин, изыскивает всяческие способы, чтобы вырваться в Ленинград и проведать ее. Группой теперь командует Гей-Люссак, он же Дягилев. Командир из него толковый. Возможно, в скором времени его отпустят с передовой в Ленинград, и он, конечно же, навестит ее в госпитале «Англетер»…

Эта весточка придала ей силы. Значит, он жив… Замещает ее… Очень правильно распорядился Гуменник. Группа снайперов в надежных руках. Возможно, его отпустят в Ленинград, и он приедет… Во всяком случае, он настойчиво просится в город. Хоть на несколько часов…

Впервые за все госпитальные дни она почувствовала себя счастливой. Разумеется, ей не хотелось, чтобы он увидел ее больной, обезволенной… Но ведь можно и не распускаться… Собрать волю в узелок. Да, вид у нее неважнецкий… И все-таки она страстно желала, чтобы он зашел к ней в палату. Ведь с некоторых пор в ее мыслях остался он один. Как якорь духовного спасения.

Теперь-то она поняла, что любит. Хотелось уткнуться лицом в его китель и поплакать. По-детски. Он все поймет. Николай ее любит, она знает это. В их любви есть что-то особенное, чистое, как родниковая вода. Эта любовь навсегда. Говорят, такая встречается очень редко. Ей просто повезло. Повезло… глупое слово. В любви не может везти или не везти. Везет в игре.

Ее кровать стояла у окна. По ночам не спалось. Она садилась, опираясь на подушку, смотрела на пустынную улицу. Смотрела сквозь бумажные кресты, наклеенные на стекла. Небо резали синие лучи прожекторов, иногда стучали зенитки. Над городом висели призрачные, молчаливые тела аэростатов заграждения.

Мысли текли сами по себе, приходили из потаенных глубин памяти без малейшего усилия. Совсем недавно ее собственная жизнь представлялась ей особенной, полной загадочного смысла. Теперь романтическая дымка рассеялась, нужно было трезво определить свое будущее.