Перстень вьюги - [22]

Про Гей-Люссака Гуменник слышал в школе и навсегда проникся к этому французскому ученому почтением. Бубякина он называл «борец Бамбула». Бубякин не обижался, так как про себя именовал Гуменника «гусем лапчатым».

И случилось так, что Наташа часа не могла прожить без Дягилева, ее тянуло к этому человеку, с ним все невзгоды казались пустячными. Он создавал своеобразный «философский фон» тяжелой фронтовой жизни. И тем облегчал ее. В нем чувствовалось сочетание воли и высокой морали. Нет, нет, это нельзя было назвать любовью с ее стороны. Она продолжала любить Геннадия, возможно погибшего от рук фашистских палачей. Николай Дягилев — совсем другое дело. Он интересовал ее как оригинальная личность— и только. У нее было романтическое восприятие жизни, а Дягилев нес в себе большой заряд необыкновенности, вызывал в ней ощущение величия мира.

После разговоров с ним она словно бы обретала новое зрение и твердую почву под ногами. Пусть все зыбко сейчас, пусть сама жизнь здесь на фронте эфемерная — каждый поступок человека имеет здесь глубокий смысл. Ненужных подвигов не бывает. Ей всегда представлялось, будто все остальные люди, даже самые отсталые, знают что-то такое, чего не знает она. А Дягилев знал больше всех, с кем ей доводилось встречаться, словно ему были открыты великие загадки природы и бытия. Но фронтовая жизнь брала свое, испытывая души людей ежеминутно. Она хорошо знала, что храбрость — это, прежде всего, подавленный страх. Дягилев — не из трусливого десятка. То, что это так, она убеждалась не раз. Даже в самых сложных боевых ситуациях он сохранял выдержку и хладнокровие, его спокойствие благотворно действовало и на других бойцов. Когда Наташа горячилась, он смотрел на нее с улыбкой, и она, словно бы спохватившись, сбавляла тон, начинала улыбаться в ответ.

Когда они очутились у подбитого танка, в небе опять повисла ракета. Метнулась вправо косая тень танка, будто башня с задранной пушкой сделала разворот.

— Живо! — тихо скомандовала Черемных.

Ослепленные, дрожащие от нервного озноба, они с трудом открыли тяжелый люк, забрались в мертвую заиндевевшую громаду. Дягилев припал к смотровой щели.

Пустота. Свист ветра. Заметили их или не заметили? Почему ракета зажглась именно тогда, когда они были уже у цели? Ну, а если противник поджидал их? Не мог же он оставить без наблюдения такую удобную позицию!..

Слух обострился. То чудился скрип снега, то смутно слышались голоса. Шорохи, царапанье по броне. Шло время…

Дягилев вынул флягу, отвинтил пробку, и они по очереди стали прикладываться к еще горячему горлышку. Согрелись, обрели душевное равновесие. Так и сидели в подбитом танке, отрезанные от всего живого. Бесновалась вьюга — огромная белая птица, бессильно бьющая крыльями по броне.

— Пока вздремну, а вы наблюдайте. Через час разбудите!..

Дягилев в ответ пожал ее руку. Эта маленькая рука сразу же стала безвольной, мягкой. Наташа уже спала. В любой обстановке она засыпала почти мгновенно. Привычка спать «про запас». А Дягилев все держал ее теплую руку и не хотел выпускать.

«Спи, спи, фантазерка… Кажется, обиделась. Возможно, так оно и лучше. Мы никогда не знаем, как лучше… А на войне и вовсе трудно сказать, как лучше. Человек надеется, строит планы, а жизнь обрывается сразу. И не важно, что ты мечтал построить необыкновенную машину, которая сделает людей сильнее, поднимет их еще на одну ступеньку знания… Останется только блокнот с полустертыми формулами. А возможно, и блокнот затеряется в куче штабных бумаг…»

Он прислушивается к звукам ночи, вздрагивает, когда в снежную, вьюжную симфонию вторгается что-то постороннее: не то кашель, не то неясная речь, не то крадущиеся шаги; отчетливо представляет, как к подбитому танку со всех сторон сползаются распластанные фигуры. Если бы он был один здесь, в застывшей машине… Глупая, глупая Наташка! Себе она кажется строгим учителем, а он учеником, несмышленышем. Если бы он был один… За себя всегда легче отвечать.

Дягилев убежден, что он бдительно несет наблюдение, весь — слух и внимание, а на самом деле чувство опасности постепенно притупилось, и он целиком погрузился в свои мысли, забыв обо всем на свете.

Он думал о том, что мучительно любит эту странную девушку. Конечно, она незаурядная. Такие становятся хозяевами жизни, героинями, крупными учеными. Она — человек большой цели, и потому все остальное подчиняется ей. Значит, того астронома зовут Геннадий! Геннадий Назарин… Астроном, обладатель личной кометы, которая вписана во все справочники. Должно быть, яркая личность, если Наташа вспоминает их встречи. Она полюбила его. Почему ты воображаешь, что именно ты — самый интересный, самый неотразимый? Почему думаешь, будто она ради тебя должна забыть того Назарина, как-то выделять тебя среди остальных?.. Ты пока не открыл свою комету, твои формулы никому не понятны, кроме профессора Суровцева и математика Лаара.

Если бы Суровцеву удалось выбраться из осажденного Ленинграда! Но старик упрям, никуда не поедет. Даже на письма не отвечает. В Ленинграде голод, стужа. Сможет ли старик выжить, продержаться до весны?..