Перстень царицы Савской - [71]

Он тоже встал, надувшись, как петух, взял ее руку, поцеловал ее и пробормотал несколько слов, которых мы не расслышали.

Толпа заликовала и зашумела, и среди вдруг наступившего молчания ясно зазвучал голос Оливера.

— Госпожа, — сказал он холодным тоном, но с оттенком большой горечи, — мы, «язычники», слышали твои слова. Мы благодарны тебе за то, что ты признала наши услуги, а именно разрушение идола Фэнгов, которое стоило нам немало трудов. Мы благодарим тебя также за то, что ты, в награду за нашу службу, позволяешь нам уехать из Мура, где нас оскорбили жестокими словами, и позволяешь нам взять с собой то, что осталось из наших вещей, а не предаешь нас пыткам и смерти, как это в твоей власти, твоей и твоего Совета. Разумеется, это блестящий образчик твоей щедрости и щедрости всех Абати, и мы никогда не забудем этого и всюду будем твердить об этом. Мы надеемся также, что ваш поступок дойдет до слуха дикарей Фэнгов, и они, быть может, поймут наконец, что истинное величие и благородство не в войне и жестоких деяниях, а в сердцах людей. Теперь же, Вальда Нагаста, я обращаюсь к тебе с последней просьбой — я хочу еще раз увидеть твое лицо, чтобы увериться, что это действительно ты говорила с нами, а не какая-нибудь из твоих подданных, которая скрылась под твоим покрывалом, и если это действительно так, я хочу увезти с собой истинный образ женщины, такой преданной своей стране и благородной по отношению к своим гостям, какой ты выказала себя сегодня.

Она выслушала его, потом медленно откинула покрывало, и я увидел лицо, которого никогда раньше не видел. О, это была Македа, это без сомнения была она, но как она изменилась! Ее лицо было бледно, глаза сверкали, как угли, губы были крепко стиснуты. Но всего необычнее было выражение этого лица, одновременно вызывающе насмешливое и страдающее, и оно так подействовало на меня, что я никогда не забуду его. Признаюсь, я не в состоянии был прочесть на этом лице ровно ничего, но был глубоко убежден, что эта женщина насквозь лжива и что ее угнетает ее собственная лживость. Это было величайшей победой ее искусства, что при создавшихся обстоятельствах ей удалось убедить меня и сотни других людей, впившихся в нее глазами, в своей лживости и порочности.

На мгновение ее глаза встретились с глазами Оливера, но хотя он искал ее взгляда с тоской и отчаянием, в ее глазах я не мог заметить ничего, никакого привета, а увидел только высокомерие и насмешку. Потом с жестким смешком она опустила покрывало, отвернулась к Джошуа и заговорила с ним.

Оливер несколько мгновений стоял не двигаясь, ровно столько времени, что Хиггс успел шепнуть мне:

— Ну разве не ужасно это?! Я предпочел бы вернуться в львиную пещеру, только бы не видеть этого.

Теперь я увидел, как рука Оливера потянулась к тому месту, где обычно висел его револьвер, но его, разумеется, там не было. Потом он стал шарить по своим карманам, нашел таблетку яда, которую я дал ему, и поднес ее к губам. Но в то самое мгновение, когда она коснулась его губ, мой сын, стоявший рядом с ним, вышиб ее у него из пальцев и ногой раздавил в порошок.

Оливер поднял руку, как бы для того, чтобы ударить его, потом, не произнеся ни звука, упал без сознания. Македа, по-видимому, заметила все это, от меня не укрылась пробежавшая по ее телу дрожь и то, что ее пальцы так стиснули ручки трона, что совсем побелели. Но она сказала только:

— Этот язычник лишился чувств оттого, что он недоволен вознаграждением. Унесите его отсюда, и пусть его товарищ, доктор Адамс, поможет ему. Когда он придет в себя, выведите их всех из Мура, как я приказала. Не забудьте, что оружие им можно вернуть только у выхода из ущелья. И дайте им достаточное количество пищи, чтобы никто не мог сказать, что мы сохранили им жизнь, но дали им умереть от голода у наших ворот.

Она махнула рукой, чтобы показать, что заседание окончилось, встала со своего места и удалилась в сопровождении слуг, военачальников и всей своей свиты.

Нас окружил отряд воинов, и мы вернулись в то самое помещение, откуда нас повели на суд, пройдя сквозь толпу, осыпавшую нас бранью и насмешками. Оливера несколько воинов несли на носилках.

Через некоторое время мне удалось привести Оливера в чувство, он приподнялся, выпил немного воды и сказал совсем спокойно:

— Вы видели все, друзья, и объяснять мне вам нечего. Только об одном я прошу вас — никогда не говорите со мной о Македе и не упрекайте ее. У нее, наверное, были свои причины вести себя именно таким образом, к тому же она иначе воспитана и у нее совсем иные понятия о чести. Не будем осуждать ее. Я был глупцом, вот и все, и теперь я пожинаю плоды своего безумия или, вернее сказать, уже пожал их. Давайте пообедаем — ведь мы не знаем, когда нам снова придется поесть.

Мы молча выслушали его, и только Родрик, как я заметил, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, которая тогда сильно удивила меня.

Едва мы поели или сделали вид, что поели, как в комнату вошел военачальник и грубо сказал нам, что нам пора выезжать. Теперь несколько слуг, вошедших с ним вместе, бросили нам одежды и четыре превосходные плаща из верблюжьей шерсти, чтобы нам было чем укрыться от ночной стужи. Мы скинули с себя наши лохмотья и переоделись в эти одежды, потом сложили все остальные наши вещи.