Перст указующий - [250]

Смрад болезни и порчи внутри был гнетущим, и когда я вошел, у меня запершило в горле. Все ставни и двери были плотно закрыты, дабы не впустить холод и ветер; такое было необходимо, а прискорбным следствием этого явилось то, что и мерзостные испарения не могли покинуть комнатушку. И старушка, которая всегда упрямо держала ставни и двери распахнутыми настежь и закрывала их лишь в самую лютую стужу, горько на это сетовала. Локк позакрывал все, как только вошел, и, не в силах подняться с постели, она не могла открыть их снова. Она умоляла меня сделать это за нее, и я наконец неохотно согласился с условием, что она позволит мне снова закрыть их перед уходом. Мне не хотелось ссориться с Локком из-за того, что, повинуясь прихоти, я пошел против здравого предписания врача.

Каковы бы ни были доводы медицины, должен сказать, что испытал немалое облегчение, когда сквозняк начал выгонять из комнаты вонь и тьма сменилась дневным светом. Анне Бланди свежесть холодного воздуха тоже, по-видимому, пошла на пользу. Она сделала глубокий вдох и выдохнула с облегчением, словно для нее закончилась тяжкая пытка.

До того я не мог разглядеть ее в полутьме и потому был потрясен, когда, открыв ставни, повернулся посмотреть на нее хорошенько. Исхудалое лицо и смертельная бледность были, разумеется, наиболее заметны, и впервые я увидел ее с непокрытой головой, так что стало видно, сколь истончились и поредели ее волосы. За последние несколько месяцев она состарилась вдвое, и меня охватила такая печаль, что горло у меня сжалось, и я не мог говорить.

– Вы странный молодой человек, мистер Вуд, – сказала она после того, как я справился о ее здоровье и произнес все те слова, какие говорят обычно в подобных обстоятельствах. – Такой добрый и такой жестокий попеременно. Мне жаль вас.

Мне показалось чудным, что этот жалкий мешок костей может сожалеть обо мне, и оскорбительным, что меня называют жестоким, так как жестокость противна моей природе.

– Почему вы говорите мне это?

– Из-за того, что вы сделали с Сарой, – ответила она. – Не смотрите на меня так, будто не знаете, о чем я говорю. Несколько лет вы одаривали ее тем, что было для нее величайшей наградой. Вы говорили с ней и выслушивали ее слова. Вы были ей собеседником и другом настолько, насколько мужчина способен быть другом женщине. Чего вы этим добивались? Разве вам неизвестно, что мир изменился и что девушке в ее положении нужно научиться оставаться безгласной, особенно в обществе благородных людей?

– Странно слышать такое из ваших уст.

– Я вижу, что творится вокруг. Кто бы не заметил, когда это так очевидно? Но вы как будто ко всему слепы. Так я, во всяком случае, думала. Я считала вас простым ученым который столь увлечен своими занятиями, что готов разделить их со всеми. Но это не так. Приучив ее к тому, что ее можно слушать, сделав так, что день уборки в вашей комнате стал единственным на неделе, которого она ждет, вы затем выбросили ее и отказались иметь с ней дело. Потом взяли ее назад. Что вы еще выдумаете, чтобы причинить ей боль, мистер Вуд? Не надо было мне пускать вас в мой дом.

– Я никогда не желал причинить ей боль. А что до остального, ничему я ее не научил. Думается, это она теперь учитель.

Вдова Бланди поглядела на меня с бесконечной печалью, потом неохотно кивнула.

– Я очень страшусь за нее. Она теперь такая странная, что, боюсь, ей не избежать беды.

– Когда она начала говорить на собраниях?

Она глянула на меня проницательно.

– Вам это известно? Она вам рассказала?

– Я сам это узнал.

– Когда Нед приходил в последний раз, а потом нам сказали, что он мертв, мы говорили о нем снова и снова. Это было данью нашей памяти ему, раз уж мы не смогли похоронить его тело. Мы говорили о его родителях и его жизни, о его битвах и его кампаниях. Я была вне себя от горя, потому что очень любила его; в нем был весь мой мир и все мое утешение. Но горе сделало меня несдержанной. А Сара все подмечает. Я рассказывала о эджиллской кампании, когда Нед командовал взводом, а под конец у него под началом была уже целая рота, и сказала, что дома он не был более года и я по нему тосковала.

Я кивнул, думая, что в этом есть какая-то цель, потому что она не из тех, кто заговаривается и бредит даже в болезни.

– Сара поглядела на меня совсем мягко, а потом задала простой вопрос, какого никогда не задавала раньше: «Кто был мой отец?»

Тут она помолчала, пока не удовлетворилась, увидев, что на лице моем не отразилось отвращение.

– Разумеется, это была правда. Нед не был дома год, а Сара родилась за три недели до его возвращения. Он никогда не расспрашивал и не упрекал меня и всегда обращался с Сарой как с собственной дочерью. Мы никогда об этом не говорили, но иногда, когда я видела, как они сидят бок о бок у очага, как он учит ее читать, или рассказывает ей сказки, или просто прижимает к себе, я замечала печаль в его глазах и убивалась за него. Он был лучшим из мужчин, мистер Вуд. Действительно лучшим.

– И каков был ответ на тот вопрос?

Она покачала головой:

– Лгать я не стану, а правду сказать не могу. Я дни и ночи провожу, размышляя о моих прегрешениях, дабы приготовиться к смерти, и мне нужно все отпущенное мне время. Я никогда не притязала на то, чтобы быть добродетельной, и мне во многом надо раскаяться. Но Всевышний не упрекнет меня в прелюбодеянии.