Перст указующий - [238]

Собрание завершилось, и было очевидно, что эти люди сошлись сюда с единственной целью – послушать Сару; в том городе и среди тех людей она пользовалась славой, какая уже разошлась широко. Достаточно было малейшего слуха о том, что она станет говорить, и в назначенное место, невзирая на непогоду или возможные преследования властей, собирались мужчины и женщины – бедняки, смутьяны и люди подлого звания. Как и все в амбаре, я не понимал, что мне делать теперь, когда все завершилось, но со временем оправился и понял, что мне нужно забрать лошадь и вернуться в Оксфорд. Чары еще не развеялись совсем, и потому, умиротворенный, я нашел свою кобылу там, где ее оставил, и направился к дому.

Сара была пророчица. Еще несколько часов назад такой домысел вызвал бы у меня насмешку, исполненную крайнего пренебрежения, ведь уже многие годы страна была погружена во мрак подобными людьми, которых на свет дня вытащили недавние смуты, как видимы становятся мокрицы, если перевернуть камень. Помню, один такой прибыл в Оксфорд, когда мне было лет четырнадцать. С пеной у рта он брызгал слюной и бредил посреди улицы, одет он был в лохмотья, словно ранний святой или стоик, и проклинал весь свет, грозя ему пламенем ада, пока не упал в судорогах на землю. Последователей он не приобрел, я не был среди тех, кто побивал его камнями (подобные нападки пришлись ему весьма по вкусу, словно доказывали расположение Господне), но, как и все остальные, испытал отвращение при виде бесноватого и легко понял, что печать на нем далеко не Господня. Его заперли в тюрьму, после чего явили к нему милосердие, вышвырнув из города, а не подвергнув более суровому наказанию. Женщина-пророчица еще хуже, скажете вы, ибо ее речи способны вызвать только презрение. Но я уже показал, что дело обстояло иначе. Разве не сказано в Писании, что Магдалина проповедовала, и обращала, и была за то благословенна? Никто не порицал ее ни тогда, ни после, и я тоже не мог подвергнуть порицанию Сару. Мне было ясно, что ее чела коснулся перст Господень, потому что ни дьявол, ни орудие Сатаны не способно так трогать человеческие сердца. В дарах дьявола всегда таится горечь, и мы знаем, когда нас обманывают, даже если сами допускаем этот обман. Но я стою на том, что слова ее, пусть хотя бы на миг, даровали неизбывный мир и покой. Я лишь ощутил этот благословенный мир, понимание было мне не дано.

Моя лошадь цокала копытами по пустой дороге и лучше меня способна была видеть, куда ведет в темноте путь, лишь едва-едва освещаемый светом луны, ненадолго выглядывавшей из-за туч, и я в мыслях праздно перебирал события вечера, пытаясь вернуть себе то ощущение, какое испытай так недавно и какое, чувствовал я с величайшей печалью, уже начинало тускнеть в моей памяти. Я был столь занят своими мыслями, что едва не проглядел смутную фигуру, бредшую по дороге впереди меня. Но, заметив ее, окликнул без раздумий еще до того, как понял, кто это.

– Слишком темное и позднее время, чтобы идти по такой дороге одной, сударыня, – сказал я. – Не бойтесь. Я предлагаю вам сесть в седло позади меня, и я отвезу вас домой. Лошадь у меня крепкая, ей все ни по чем.

Разумеется, это была Сара, и когда лунный свет лег на ее лицо, я внезапно ее испугался. Но она лишь протянула руку и позволила мне втянуть ее на седло, а потом, устроившись поудобнее позади меня, обхватила меня руками поперек талии, чтобы не соскользнуть.

Она молчала, и я тоже не знал, что сказать; мне хотелось рассказать ей, что я присутствовал на собрании, но я боялся, что скажу какую-нибудь глупость или что слова мои будут истолкованы как обман или недоверие. Поэтому около получаса мы ехали молча, пока наконец она не заговорила первой.

– Не знаю, что это, – сказала она мне на ухо так тихо, что ее бы не услышал человек в трех шагах от нас. – Нет пользы в вопросах, какие, не сомневаюсь, вас мучат. Я не помню, что говорила или почему я это произносила.

– Ты меня видела?

– Я знала, что вы там.

– Ты не против?

– Думаю, данные мне слова – для всех, кто желает слушать. Это им судить, стоит ли оно таких трудов.

– Но ты хранишь все в тайне.

– Не из-за себя, я – только сосуд. Но те, кто слушает меня, также понесут наказание, а этого я просить не могу.

– Ты всегда это делала? И твоя мать тоже?

– Нет. Она – ворожея, но такого дара у нее нет, и у ее мужа не было. А со мной это началось вскоре после его смерти. Я была на собрании простых людей и, помнится, встала, чтобы что-то сказать. Остальное от меня скрыто, только вот очнулась я на полу и все столпились вокруг. Мне сказали, я произносила поразительные речи. Несколько месяцев спустя это случилось снова, и по прошествии некоторого времени люди стали приходить меня слушать. В Оксфорде такое слишком опасно, поэтому теперь я хожу в небольшие городки вроде Эбингдона. Часто я разочаровываю пришедших: просто стою, и ничто на меня не снисходит. Вы слышали меня сегодня вечером. Что я говорила?

Она слушала так, словно я пересказывал разговор, которого она не слышала, потом, когда я закончил, пожала плечами.

– Странно, – сказала она. – Что вы об этом думаете? Что я проклята или помешана? Верно, вы считаете, и то, и другое.