Персонных дел мастер - [5]

...С реки повеяло ночной сыростью, прохладой, и то сказать — осень на носу. Зажглись первые звезды. Одна из них встала прямо над позолоченной главой Софии. В лунном свете белые стены и купола Софии словно приплыли из сказки,.и казалась София сама целым городом, над которым зажглась далекая звезда, Ярославна. Ведь брат Ярославны, Владимир Ярославович, и воздвиг этот славный храм.

И тут мысль об Оленке словно обожгла Никиту. И хотя встречались они наедине, почитай, с весны, все не верилось, как и в первый раз, что вот она сейчас будет здесь, рядом.

Но что это? Вместо Олены по крутой тропке, мимо церкви Шен-мироносиц, сбегает, нелепо размахивая руками, Кирилыч.

— Там!..— еще издали кричит он Никите,— там дед Изот с лесов упал! — Кирилыч еще не кончил свой рассказ о том, как пошел он вечером снять последние леса, что стояли у самого купола, и увидел лежащее у алтаря тело дедушки, а Никита уже мчался к Спасу. В церкви было холодно и пустынно. И тем страшнее выглядела маленькая безжизненная фигурка дедушки.

— Леса-то подпилены были! Глянь, вот где и подпилены. Не иначе, Игнаткина работа! Это он тебе, холуй поповский, за Оленку мстит. Я уже забегал к ним, да Игнатка все следы смыл: укатил в Валдай! — кричал над ухом Кирилыч, но Никита не слышал его, вглядываясь в черноту купола.

На другой день, после того как схоронили дедушку на Рождественском кладбище,— Корневых испокон веку на оном хоронили,— братья и Кирилыч сидели под вечер на Нередицком холме, чувствуя себя и впрямь сиротами и бездомными. Не к тетке же Глафире идти в услуженье. Тетка, даром что родная сестра матери,— злая, крикливая, жадная. Первым делом въехала на дедушкино подворье и забрала денежный вклад, что держал дед по старинному обычаю в церкви Федора на Ручье. А вечор, на поминках деда, открыто наказала: «Не будете у моего Евдокима в кузне работать — пошли вон и из летней избы, приемыши. Я ее на своз продам».

Избу эту держал дед в Сельце у Нередицы на случай рыбалки, и вся изба та в одну клеть, без печки. А теперь лишались братья и этого последнего жилья и укрытия.

Уныло сидели они у разложенного Кирилычем небольшого костерка, смотрели, как в котелке булькает уха,— рыбы Ромка с Кирилычем с утра наловили, — и держали невеселый совет.

— Может, нам свою артель создать? — заикнулся было Кирилыч, — ведь у тебя, Никитушка, дедкино мастерство в крови. А что избы у нас нет, то и неважно. Будем ходить от храма к храму, от монастыря к монастырю,— при твоем искусстве не пропадем. Токмо пиши, значит, иконы по уставу, без всяких Оленок!

— Ты что? — Никита даже привстал.— Будешь мне уставы давать, яко писать? Да я лучше к тетке Глаше в работники пойду, чем по уставам для отца Амвросия и для Игнаткиного батяни иконки подновлять. Он добренький ноне стал, староста-то церковный...

— Эх, поймать бы мне сейчас этого Игнатку, не ушел бы живым! — горячо воскликнул Ромка, а затем заключил с внезапной рассудительностью: — Вот что, други! К тетке.Глаше нам идти, само собой, не с руки! Не след и

попу Амвросию поклоны бить... Я так думаю — отправимся-ка мы плотницкой артелью в Питербурх, там город строится, там и умельцы нужны!

— На семейную каторгу не хочешь, так на царскую захотел! Эх ты, малец! — вздохнул Кирилыч.

— Не смей меня мальцом называть! Сам ведаешь, я ныне все одно ловчее тебя и на лошади, и в бою!..

— Ну это еще бабушка надвое сказала...

Никита как сквозь сои слышал их голоса, с тоской смотрел на купола бесчисленных новгородских церквей, встававшие вдали над густой августовской зеленью,— лето 1704 года стояло жаркое, пышное. Там, в Новгороде, зазвонили к вечерне.

— Чу, слышите? — Ромка, как кошка, бесшумно вскочил на ноги, весь подобрался.

Прерывая вечерний церковный благовест, послышался чистый и резкий звук полкового горна, и на Синий луг, где составленные стога сена в сумерках напоминали бородатых отшельников, высыпали всадники в ярко-красных плащах; отсюда, издали, показалось: точно кто-то кинул на луг, сверху, полную пригоршню земляники.

— Драгуны! Ей-ей, драгуны! — радостно и восторженно, совсем по-мальчишески закричал Ромка и бросился к Кирилычу: — Кирилыч, друже, ну что тебе стоит! Пойдем!

— А царев запрет?

— Да мы дедушкину фамилию возьмем: ну какие мы Дементьевы — Корневы мы, испокон веку Корневы. А, Кирилыч, голубчик, скажи полковнику, ты ведь старый солдат, скажи, что обучил нас всем воинским экзерцици-ям!

— Что же ты без меня-то решаешь? — осердился было Никита, но потом внезапно для себя махнул рукой: —

А, ладно! В драгуны так в драгуны. Значит, судьба!

Кирилыч неспешно поднялся, большой и важный, потому как был уже не дедушкин подручный, а отставной драгунский вахмистр, побывавший еще в Азовских походах и получивший там чин и ранение,

— Так и быть, замолвлю за вас слово полковнику. Да думаю, и меня, старого драгуна, возьмут сызнова на царскую службу. Ай да хлопцы! В Крым, в Польшу, к цезарю, к самому султану турецкому в гости! Все одно,— Кирилыч оглянулся на покидаемый дом,— все одно брать с собой нечего.

Впрочем, нет, Кирилыч захватил с собой обеденный котелок и двух отменных ильменских судаков, дабы прийти в полк не с пустыми руками.