Персонных дел мастер - [4]

Тут со двора раздался сердитый голос попадьи, и, подхватив ведра, Оленка быстро зашагала к поповскому дому.

Надо ли говорить, что еще и не свечерело, а Никита уже торчал у старой пустой пристани окрещенной еще в давние-давние времена, когда княжил в Новгороде великий князь Ярослав, Гарольдовым вымолом.

На Волхове было тихо, спокойно, редко-редко проскрипят уключины лодки да заскользит над водой полный парус рыбачьей соймы, возвращающейся с Ильменя. Только на другой стороне, у Детинца, мелькают черные монашеские клобуки и несутся сердитые голоса: по указу царя Петра монахов занимали на черной работе — заставляли подновлять обветшавшие укрепления Детинца на случай, ежели заявятся шведы. Впрочем, монашеская братия не особливо себя утруждала работой без царского надзора, а воевода, как было всем ведомо, славился сребролюбием и богобоязненностью. И вскоре черное воинство дружно зашагало по дороге в Юрьев монастырь, предвкушая вечернюю трапезу.

И наступила столь сказочная тишина, что Никита, казалось, услышал, как с тихими всплесками Волхова течет само время. Как и века назад, река медленно, но упрямо несла свои воды на Север, в страну угрюмых варягов, с которыми столько раз шли кровавые войны. Вот и ныне уже пятый год шла война со шведом, потомком древних варягов. Многое видел на своем берегу седой Волхов.

Никита особливо любил слушать дедушкины сказы длинными зимними вечерами. Забирались они с братом на теплую и широкую русскую печь и оттуда сверху видели диковинные при свете одинокой свечи тени на степах, слышали напевную речь деда, пока тот неспешно вел старинный сказ, что слышал еще от своего деда: плотницкий род Корневых был в Новгороде древнее иных боярских родов. Баял им дед и старинный новгородский сказ про Гарольдов вымол. Многие сказы ведал дедушка! Правда, с годами меньше сказы сказывал, боле учил внуков грамоте: и своей, славянской, и грамоте немецкой,— дошел он до нее самоучкой в своих многих скитаниях по Ливонии и Эстляндии. Жил тогда дедушка и в Риге, и в Ревеле, мастерил, плотничал. Так, глядишь, и заговорил с немецкими мастерами и заказчиками на их языке. Ромке немецкий давался с трудом — ему бы все на саблях с Кирилычем биться, а Никита и не заметил, как выучил.

Вернулся же дедушка из Ливонии с поврежденной левой рукой: отхватил ему в Нарве два пальца палашом шведский офицер. Дабы не платить за работу, набросился при расчете, да еще пригрозил бросить деда в темницу как московского соглядатая. С тех пор и’ отошел Изот от извечного корневского плотничьего ремесла и занялся «божьим промыслом»: стал писать иконы, подновлять древние росписи и со временем приобрел славу первого новгородского изографа.

Тогда же заделался он и великим книгочеем, и каких , только удивительных книг не прочел в дедушкином доме Никита: тут и Четьи-Минеи, и «Космография» Козьмы Индикоплова, и совсем диковинная книга «Описания войн, или же Как к гибели и разорению всякие царства приходят». Но больше книг полюбил Никита тонкую науку красок и скоро стал деду прямым в том помощником, и многие заказчики, знавшие толк в ремесле, просили деда приходить с «товарищем своим», Никитою. И по тому, как радовался дед таким приглашениям, понятно было, что видит он в Никите не помощника, а преемника.

— Роман — тот другое дело, в том стрелецкая кровь бунтует, воин растет, а Никита — наш, корневской породы! — говорил дед гостям, не таясь от внуков.

«И точно, Ромка воин великий! — даже в мыслях улыбался Никита, вспомнив о брате,— Бегает по всему Новгороду_? расспрашивает всех встречных солдат о битвах, что гремят -по соседству с новгородскими землями, в Ливонии и Ингерманландии». В последний год, с тех пор как царь Петр захватил устье Невы и заложил там Питербурх, через Новгород, по Московскому тракту, почитай, каждый день идут обозы и маршируют воинские команды. Так что рассказчиков о Северной войне хоть отбавляй...

Петровские офицеры — все молодые, веселые... Только и говорят, что о штурме Шлиссельбурга, Яма и Копорья, а для коренных новгородцев это же ближние города, и Шлиссельбург для них — бывший Орешек. И то, что их отобрали у шведа, хорошо и здорово, а с другой стороны и боязно. Старики — те помнят, как Иван Грозный, почитай, всю Ливонию взял, и что же? Выгнали шведы из Ливонии московские рати, отобрали Орешек, а в 1611 году и в сам Новгород пожаловали. Впервые склонился Новгород перед иноземцем, впервые, и оттого еще горше. Такого разора город не видел и в опричные времена Ивана Грозного! Вот отчего частенько вздыхали мирные новгородские обыватели и с опаской поглядывали на Запад, откуда ветер с Балтики всегда приносил ненастье.

Но молодежи страхи стариков были неведомы. Такие, как Ромка, спят и видят: записаться скорее в драгуны, лихо скакать с саблей у пояса, поглядеть далекие земли и страны...

Никита и сам норой, когда бился в шутку с братом и Кирилычем на стрелецких, отцовских еще саблях, чувствовал, как играет в нем необузданная, рвущаяся из тишайшего благолепного Новгорода молодецкая сила и удаль. Ну а о Ромке и говорить нечего — давно бы сбежал с дедушкиного подворья, ежели бы не ведал про царев запрет: не брать на воинскую службу детей казненных стрельцов.