Персонных дел мастер - [233]

Через неделю Роман и Дуня сыграли свадьбу. Джованни сидел на той свадьбе рядом с Кирилычем. Новоявленный капитан упрямо ел цитроны с кожурой, так ему было горько на той свадьбе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

МАСТЕР В ЕВРОПЕ Римская Венера

В Рим Никита отправился с самым нежданным спутником. Не кто иной, как сам академик синьор Томмазо Реди, вызвался быть ему попутчиком.

— Мне надобно приобрести для коллекции великого герцога несколько добрых раритетов, и вы будете сопровождать меня в сей поездке. Совместим приятное с полезным. Я вам покажу Рим и открою величие древнего искусства, а вы поможете мне упаковать и отправить во Флоренцию некие тяжелые статусы.

Вот отчего в Рим Никита добирался не на почтовых, а в карете, предоставленной герцогом академику, и уже по пути маэстро начал нахваливать великий город.Никита немало читал о древнем Риме — и древних и современных авторов — и оттого ведал многое из того, о чем говорил сейчас академик, так что более всего его поразил не сам рассказ, а та горячность, с которой синьор Томмазо воспевал славу, силу и мощь «вечного города».

— Все мы — и флорентийцы, и венециане, и генуэзцы, и миланцы — прямые потомки тех древних римлян! — гордо заключил свой рассказ академик и сам, должно быть, смутился своей горячности и сказал уже сухо: — Впрочем, сами скоро увидите!

И впрямь, когда в темно-синей вечерней дымке показался замок Святого Ангела (грозная папская цитадель, возвышающаяся над всем городом), немалое волнение охватило и академика, и его ученика.

— По этим камням ступали легионы Цезаря, а на этих площадях в древности можно было встретить Вергилия и Сенеку, Овидия и Тацита. А недавно, всего два века назад, здесь творили Рафаэль и наш несравненный флорентиец Микеланджело Буонарроти, начавший воздвигать знаменитый собор Святого Петра — главную церковь всего католического мира! — патетически восклицал академик.

Но Никита пока что узрел другой Рим: карета пробиралась по узким, полуосвещенным улочкам предместья, где запахи чеснока крепко мешались с запахами дешевого кислого красного вина из тратторий.

Остановились наши путешественники в гостинице «Цветущая вишня», которую синьор Томмазо хорошо знал еще по тем годам, когда учился в здешней Академии. Вообще, как понял потом Никита, вся эта поездка была для академика как бы возвращением в свою молодость, когда он, веселый и беспечный художник, изучал здесь законы светотени и перспективы, учился подбирать краски и срисовывал бесчисленные антики, которыми город был усеян так густо, словно из-под земли в нынешний Рим, с его бесчисленными монахами и козами, вольно бродившими по широким площадям, пробивался другой, древний Рим, «вечный город», который не хотел умирать. И то сказать, в нынешнем Риме не набиралось и сорока тысяч жителей, он уступал по численности Венеции и Флоренции, кои уже видел Никита, а древний Рим при своем расцвете насчитывал почти два миллиона. Никите трудно было даже представить эту неслыханную массу людей, собранную в одном месте. И лишь на величественных развалинах Колизея можно было допустить нечто подобное.

Впрочем, на огромной площади собора Святого Петра, по рассказам академика, во время больших церковных праздников тоже собираются десятки тысяч паломников, но сейчас площадь была пустынна. Зато ничто не мешало любоваться ни самим собором Святого Петра, ни его величественной колоннадой.

— Вот оно, творение Микеланджело Буонарроти, нашего великого земляка! — В эту минуту синьор Томмазо, кажется, позабыл, что рядом с ним стоит варвар-московит,— он и Никиту готов был зачислить во флорентийцы.

— И колоннада сия тоже дело рук великого мастера? — не без лукавства спросил Никита, превосходно ведавший, что колоннада построена по прожекту Людовика Бернини. Академик меж тем не выносил этого мастера, основавшего в Италии стиль барокко, сменивший в XVII веке школу Высокого Возрождения. Синьор Томмазо Реди не желал признавать эту новую школу, с ее изменчивостью и непостоянством. Пусть эта школа давно шагнула за пределы Италии и утвердилась во Франции, Германии, Испании, Польше... Академик Реди упрямо жил в своем великом прошлом и, введя Никиту в галерею Ватикана, сразу же устремился к божественному Рафаэлю. Но Никита мельком заметил уже среди портретов (а они интересовали его более всего) дотоле незнакомого ему испанца Веласкеса и, конечно же, своего светоносного Тициана. Но академик прочно усадил его перед Рафаэлем и стал посвящать в тайны рафаэлевой линии.

— Впрочем, что это я вам все говорю и говорю! Завтра же берите мольберт — и за работу! Снять хорошую копию — значит ближе всего подойти к оригиналу!

Когда же Никита усомнился было, кто же его одного пустит в галерею, академик самодовольно махнул рукой:

— Я уже договорился с кардиналом Альгаротти и объяснил ему, что хочу выбить из одного способного московита дух Гиссланди и Ларжильера. Господин кардинал рассмеялся и разрешил вам делать копии.

Никита горячо поблагодарил учителя, хотя и подумал: а не ослышался ли он насчет своих способностей? Ведь то была первая похвала академика!

И жизнь их потекла по установленному распорядку. С утра Никита отправлялся в галерею прилежно копировать Рафаэля, а академик тем временем носился по раскопкам, которые начались тогда в Риме, и скупал различные антики для коллекции герцога. Встречались они обычно на обеде в траттории, которая помещалась здесь же, во дворе «Цветущей вишни».