Персонных дел мастер - [224]

Но Змаевич был прав, когда говорил, что это пока был не флот, а сборище судов. Хотя эскадра и имела тысячу шестьдесят орудий и восемь тысяч судовой команды, однако бомбардиры и при малой волне не умели стрелять прицельно, а матросы, набранные из пеших солдат, только под капитанскую ругань и боцманскую зуботычину лезли на высокие, раскачивающиеся на ветру мачты, с ужасом глядя вниз на пенные валы, — многие из этих новобранцев и плавать-то не умели.К тому же среди команды началась морская язва, и пришлось большую часть экипажей отпустить на берег, а многие корабли поставить на карантин, где всех людей через день раздевали и осматривали, а корабли чистили и окуривали. Шведа сейчас никак не ждали. Да в начале кампании и неведомо было, где же стоит главная шведская морская сила. Шведские суда видели у Дагерорта и у Рогервика и даже у Березовых островов. Словом, шведы прятались, как бы на маскараде, и Петр писал Апраксину, что, лишь когда линейный русский флот выйдет в море, «принуждены они будут маскарад свой снять и себя явно показать, в какой они силе и что хотят сделать». Однако 15 июня 1714 года шведы маскарад свой сами вдруг сняли, и шесть шведских линейных судов внезапно замаячили на рейде перед ревельской гаванью. То был отряд под командой вице-адмирала Лиллье, посланный Ватрангом на разведку. Петр тотчас отдал приказ:

— Поднять паруса, атаковать шведа! — Однако, прежде чем поднять паруса, надобно было созвать и вернуть команды с берега. В гавани и на эскадре начался великий переполох: на верхних палубах звонко трубили горнисты, свистели дудки боцманов, матросы спешно тащили в трюмы и каюты вытащенные для просушки матрасы и белье; на берегу громко били дробь барабаны и бравые лейтенанты с вооруженными караулами сновали по узеньким портовым улочкам, собирая отпущенные на берег команды; меж берегом и кораблями сновали сотни шлюпок и карбасов, точно на воде был какой-то праздник. Наконец весельные шхерботы стали брать на буксир линейные корабли, дабы вывести их из внутренней гавани. Но делалось это с таким промедлением, что лишь на другое утро эскадра смогла выйти на внешний рейд и стала строиться в боевую кордебаталию, дабы атаковать шведа.

— Хорошенькое наследство оставил мне Крюйс! — бессильно матерился на капитанском мостике Петр. Но сколько царь ни топал тяжелыми ботфортами и ни лаялся с капитанами, упрямый норд-вест, дувший с моря, не желал наполнять паруса.

Меж тем шведские корабли, словно в насмешку, по команде Лиллье совершили искусный поворот «все вдруг», наполнили свои паруса ветром и легко ушли в открытое море.

Русские не преследовали. Да куда там преследовать, ежели тяжелые паруса бессильно хлопали по ветру, один линейный корабль умудрился сесть на камни при простом построении, а все пять закупленных в Англии и Голландии судов нельзя было вывести даже на внешний рейд: в них открылись сильные течи.

«Неприятель,— с горечью записал Петр в походный журнал,— имел великий авантаж для узкости места и добрых лоцманов... И таким случаем неприятель ушел».

Петр сошел на берег мрачный и взбешенный неискусным маневром своей линейной эскадры. И здесь, точно в подтверждение той старой истины, что неприятности идут чередою, его ожидало горькое письмо от Пашки Ягужинского из Копенгагена. Сей новый любимец Петра сделал стремительный карьер от царева денщика до генерал-адъютанта. Малый он был ловкий, оборотливый и посему послан был в Данию, дабы склонить датчан, имевших сильный флот, действовать на Балтике сообща с русскими.Поначалу ему было повезло и не без малых презентов удалось заключить с датскими министрами «концерт» о соединении двух флотов в предстоящей кампании.По приказу Петра в Ревеле и Риге спешно стали заготавливать уже провиант для датской команды.

И вдруг все надежды на датскую подмогу рухнули. Ягужинский честно доносил о своей последней конференции с датским кабинетом: «...с министрами так гнило, что невозможно сказать... Они себе взяли в фундамент, что сие дело более вашему величеству нужно, того ради они так медленны в резолюции, ожидая от нас себе всякой помощи ».Из письма было ясно, что Ягужинский потерял последнюю веру в поход датского флота в Ревель. Вот почему, получив письмо от Апраксина, Петр тотчас сдал команду над эскадрой капитану Шельтингу и поспешил к гребной флотилии, своей последней надежде в морской кампании 1714 года.

Некоторые историки справедливо утверждают, что поэзия личности Петра заключалась в непрестанном действии. С его прибытием в Тверминне 20 июля 1714 года деятельность русской эскадры сразу же оживилась. Осмотрев гангутскую позицию шведов с моря, Петр тотчас усилил морские дозорные караулы с пяти до пятнадцати галер и выдвинул их к крайним шхерным островкам возле самого гангутского плеса. С легких дозорных скампа-вей должны были не только неустанно следить за всеми маневрами шведского флота и мешать неприятельским шлюпкам набирать воду на островах, но и быть готовыми к прорыву шведской линии в случае полного штиля на море.На гангутском мысу Петр глазом опытного бомбардира сразу определил, что строящиеся там батареи никак не смогут достать шведские корабли. Эту бесполезную работу он сразу прекратил, а затем, самолично облазив весь полуостров, предложил на совете в самой узкой его части соорудить переволоку, дабы по деревянному мосту перетащить легкие галеры в абовские шхеры и тем привести в великую конфузию неприятеля.