Персона - [63]

Ее окружал муравейник. Она представляла собой миниатюрную видеокамеру из числа тех, которые располагают в гнезде, чтобы снять и понять невидимую экосистему. Колония ее терпела, но не более того. Здесь никогда не смолкал шум. Повсюду громко говорили, грохотали кулаками в стену, стучали каблуками по плитам пола, закрывали железные дверцы шкафчиков, орали, но также и плакали.

Весь этот полицейский микрокосм, сколь чарующий, столь и непроницаемый, орал, буйствовал и оглушал, будто грохочущий шлюз между двумя мирами – мечтаний и кошмаров.

Смогла бы она стать одной из них? В этом поиске смысла тут же непременно напрашивался положительный ответ. Но разве все так просто? Способна ли она на самом деле влиться в этот шлюз, чтобы изолировать страдания, повсеместно изрыгаемые в этих стенах? Отказаться от комфорта, урезав зарплату сразу в пять раз? Ответы на подобные вопросы даются с трудом. Куда проще склонить голову и попросту их отринуть.

В помещение, где Фрэнк собирал своих людей, постепенно набивался народ. Один за другим пришли Марион, Танги и Жиль. То, что они делали одно дело, бросалось в глаза – как и потребность каждого из них в обособленности от других. Каждые несколько минут кто-то из них в шутку отчитывал другого. В окно кабинета, в котором ее усадили, Эльга увидела, как Фрэнк припарковал напротив входа свой импозантный седан. А несколько мгновений спустя вошел к ней и бросил взгляд на «свой» Париж.

– Я его люблю, хотя порой у меня складывается ощущение, что он от меня ускользает.

– Да кто? – спросила в ответ Эльга, удивленная этим сокровенным признанием.

– Мой город, Париж… Я его на самом деле люблю.

– Фрэнк, мне не дает покоя один вопрос.

– Задавайте. Я отвечу, если, конечно, смогу.

Эльга несколько мгновений покрутила слова в голове, дабы убедиться, что они выстроены в нужном порядке. Ей совсем не хотелось, чтобы в них закралось презрение или чтобы из-за них на комиссара неожиданно снизошло озарение, которое лишь разрушит хрупкую структуру зарождающихся отношений между ними.

– Ну, что же вы колеблетесь! – спросил Фрэнк. – Или он вас больше не гнетет?

– Да гнетет, гнетет, просто я не знаю, как его выразить.

– Тогда просто скажите, и все, так зачастую бывает лучше всего.

Эльга на несколько секунд задумалась над словами Фрэнка, чувствуя его настойчивый взгляд, и, наконец, отважилась.

– Почему вы мне поверили? – выпалила она с таким видом, будто у нее в горле застряла крошка, и она наконец ее выплюнула.

Во взгляде комиссара мелькнул лукавый огонек. Молодая женщина смутилась, не зная, как воспринимать эту его спонтанную реакцию, и заерзала на стуле, чтобы сменить позу, которая вдруг показалась ей неудобной.

– Прошу прощения, я отнюдь над вами не смеюсь.

– А у меня нет никакого желания искушать дьявола или…

– Нет-нет, не волнуйтесь, я не имею в виду ничего плохого.

– Значит, вы согласны, что для флика оказывать доверие, как это делаете вы, не совсем привычно? – шутливо сказала Эльга и тут же пожалела об этой нотке фамильярности.

Фрэнк напустил на себя оскорбленный вид и весело посмотрел, как Эльга опять заерзала на стуле, пытаясь принять более удобную позу. Он уже вышел из того возраста, когда ошибаются в людях. Род занятий ежедневно требовал от него давать оценку представителям рода человеческого, и для этого он получил незаурядную подготовку, в самом прямом смысле этого слова. Такая практика позволяла ему быстрее других доходить, кого надо подозревать, кому помогать и, что еще важнее, к кому прислушиваться.

– Хочу вам кое в чем признаться. Я закончил престижную Высшую школу полиции в Сен-Сир-о-Мон-д'Ор, но свое ремесло изучил совсем не там. Мне пришлось познать его за много лет до этого, когда одним субботним утром я смотрел на маму на рынке Анфан-Руж.

Эльга успокоилась, и к ней вернулась вся ее природная сосредоточенность.

– У нас в семье, если так можно выразиться, есть тайна. Эта тайна наделила меня суперспособностью – умением заглядывать человеку в душу всего за несколько секунд, точнее, после нескольких его движений. В детстве этот секрет требовал от меня преданного служения, а во взрослой жизни стал благословением. Заключается он в том, что моя мама страдала аутизмом. Риск, ни много ни мало, заключался в том, что ее могли отправить в психиатрическую больницу, а меня в сиротский приют, – рассказывал Фрэнк. – Каждый день мы выбирались из квартиры, будто беглецы в городе, битком набитом коллаборационистами, пытавшимися нас отыскать. Нас никто не должен был видеть и тем более говорить с нами. Моя мама разработала целый набор исключительных приемов выживания. Нам не требовалось ни оружия, ни ловушек, ни тем более атлетического телосложения или владения навыками ближнего боя, мы обходились единственно наблюдательностью, напоминая слепых или глухих, которые компенсируют эти физические недостатки за счет предельного развития других чувств. Мама превратилась в безошибочный радар, определяющий «нормальных» людей, которых аутисты называют невротиками. Не понимая их традиционного поведения, не поддерживая дружеских контактов, как и любых других в очной форме, она в мгновение ока, по одному жесту или слову, могла сразу понять, кто мог обратить на нас внимание и от кого было ждать беды – от этой женщины в очереди или же от мужчины, облокотившегося о прилавок.