Персеиды. Ночная повесть - [10]

– Что-что? – переспрашивает мама.

– Тай штаны такие. Джексы называються чи як.

– Джинсы? – Мама осторожно.

– Джинсы? Джексы чи джинсы? Може й джинсы, – отзывается смущенно и устало баба Надя.

Мама раскладывает листки для письма, смотрит на бабу Надю вопросительно. У той лицо становится торжественное, напряженное и чуть растерянное, как будто она говорит речь на трибуне:

– Здрастуйте, дорогие племянницы Нэнси, Дороти и твой, Дороти, сын и мой внучатый племянник Брендон, шо работает у банке… – Выражение лица бабы Нади меняется на привычное, и она маме склочно: – Шо уже нэ может свойий мами коралив купыть? По всему свету ездит туда-сюда, а коралив мами нэ може прывезты? – и задумчиво: – А може, й нема коралив нидэ… Токо в нас воны ростуть.

Мама старается не углубляться в технологию добычи и выращивания кораллов, пишет дальше под диктовку:

– А в огороди у нас есть усе. И лук, и чеснок, и морковка, и картошка, и кукуруза. И еще лук есть…

– Лук писали уже, – мама замечает неосторожно.

– Игде?! – вытягивает шею баба Надя, сурово пялясь в листок с непонятными ей словами на английском, – ничо не писали. Ничо не писали про лук!

Мама вздыхает и выводит на листке «…and onions again».

– Я ж отако грядки по порядку говорю! – бушует гостья. – А ну давай проверяй меня: отут в меня морковка, написала?

Мама послушно кивает.

– Отут в меня картошка, отуто кукуруза, а он тама, – баба Надя машет в воображаемую даль, – за грушой – лук и часнык. Написала?

– Написала. – Мама вздыхает.

– О. Я ж все помню, где у меня есть шо. Ты хоть бы зашла, або своих дивчат бы прислала. Я тебе б дала яблучок, и таких, и таких. Морковку дам. Ты все на базаре покупаешь? Ооот. Лука тебе дам, все равно ж пропадает в меня лук, столько луку посадила, и там, и там, де место свободно было, там посадила везде. Петрушки тебе дам. У меня така кудрявенька есть, запашнаааа, ух, в борщ хорошо. А борщ я варю знаешь як? Беру петухааа…

– Может, простите, письмо допишем, – перебивает мама.

Лицо бабы Нади опять хмурится, она откашливается и торжественным голосом продолжает:

– Дорогие племянницы, от вы спрашували, как дедушка Петя себя чувствоваит. Так дедушка Петя з ногамы…

Мама ждет продолжения.

– Пышы, – командует баба Надя, – но-гы.

– Что «ноги»? Болят? Мается ногами?

– Та не то шобы болят, – опять выходит баба Надя из образа и откидывается на спинку стула, – так иногда, колени крутыть. От знаешь, на погоду, крррутыть, крррутыть. И в меня крутит. У тебя крутит, не? Так ты ж молода. А в меня крррутит, най йий бис. Пыши, не болят ноги ни в кого. А то подумают, что я жалуюся. И пришлите нам вже те джексы для Женика, а то вин кожный дэнь просыть. Если, конечно, захотите если… Конечно, если зможете. – Она бухает тяжелой ладонью по столу. – А ничо не захотят, ничо не змогут! Жадные. От у меня. – Баба Надя опять копается в недрах своих одежд и выуживает сложенный листочек с мерками: ширина, длина, рост – и вдруг злится: – Ище той Женик, слухай! От надо мене так унижаться, просить якийсь штаны? От боооожечко. Ну давай, чытай, шо мы отут насочинялы з тобой.

Мама читает письмо бабы Нади своим племянницам, переводя его с английского: «Здравствуйте, дорогие племянницы Нэнси, Дороти и твой, Дороти, сын, мой внучатый племянник Брендон…» Баба Надя иногда кивает, иногда подозрительно прислушивается, недовольна, мол, не так она говорила, иногда соглашается, мол, как складно все она придумала про джинсы. С ее благословения мама подписывает конверт, баба Надя слюнявит его и заклеивает. Потом прячет опять же в каком-то потайном кармане, кряхтя, встает, переходит в прихожую, с трудом надевает свои чуни на отекшие ноги, тяжело ступая, выбирается из квартиры, постукивая палкой. С усилием поднимается ее старая седая собачка, и они медленно спускаются вдвоем и уходят до следующего письма.

– Мам, а баба Надя тебе платит?

– Не-а, – смущается мама и оправдывается: – Ну она же всего-то раз в месяц, а то и в два приходит.

– Но сидит же четыре часа!

Мама вздыхает и рассказывает, как однажды бабушка Александра, мама моего папы, то есть мамина свекровь, пришла с рынка и принесла ведро мелких с черными пятнышками абрикосов. Мама даже возмутилась: кругом ветки ломятся от оранжевых сочных сахарных абрикосов, а бабушка принесла что-то такое, что и выбросить не жалко.

– Мама! – воскликнула моя мама. – Зачем же вы купили эту гадость? Они же мелкие, червивые. Пусть хоть и задешево.

Бабушка устало присела за стол под орехом во дворе и ответила:

– Детонька, – так она сказала моей маме, – она была такая старенькая, та бабушка с абрикосами, что ей те пять рублей уже так надо было дать. Без абрикосов.

И я понимаю, что мама выполняет завет моей бабушки. И тратит свое время на бабу Надю так. Потому что та пожилая, изработанная, уставшая и больная.

– Ну что, – спросила мама в следующий раз, – купили кораллы своим племянницам?

– Та купыла. – Баба Надя потупилась, водит палкой по полу.

– Дорогие? – поинтересовалась мама.

– Та не.

– А… сколько?

– Та рубиль. Одна нитка – рубиль. Были в магазине бусы. Поглядела – червоные, значыть корали. Та й купыла.