Перо и маузер - [88]

— А меня, в свою очередь, пригласили в свидетели, и я готов заявить куда следует о том, что у нас в республике среди бела дня пытают людей! Для этой цели им, видите ли, даже нагайка понадобилась!...

— Не горячитесь, господин Калнуснис! Отойдемте-ка в сторонку! — понизив голос, говорит полицейский.

— У меня от людей никаких секретов нет! За свои слова я готов где угодно ответ держать. И я буду'говорить во весь голос, как всякий порядочный человек... и как член волостной управы... Я всегда боролся с беззаконием..* В девятьсот пятом и сам был бит. Со всей ответственностью могу заявить, что этот поляк, латгалец или кто бы он ни был в пропаже денег, о чем знаю по рассказам Густа Целма, гораздо меньше повинен, чем хозяин пропавших денег. Это надо же, такой загул устроить — ни одной корчмы не пропустил! Тут не только деньги потеряешь!..

Калнуснис человек крутой, терпеть не может несправедливости. Разгорячится — не сразу успокоишь. Таким его знают в округе. «Порядочный человек» — часто слышишь о нем. Говорили, что он даже при Советах аккуратно выплачивал налоги. «Раз наложили — наше дело подчиниться»,— объяснял он упрекавшим его хозяевам.

Полицейский заметно отрезвел. Ссориться с Калнус-нисом — дело рискованное. Он и в Крестьянском союзе свой человек, и с отцами волости на короткой ноге, и даже с властями повыше... С таким —- да еще безо всякого повода — лучше не связываться!

Блюститель порядка, больше для формальности, согласен допросить Калнусниса. Сделайте одолжение!

— Напился вдрызг. Из кабака силком не вытащить! Хотели бросить его на дороге. Да неудобно, соседи как-никак... Так мы рассудили с Малынем. Деньгами перед всеми похвалялся. Да, да, сосед! Не гляди на меня такими глазами... По нужде ходил. Мудрено ли в таком состоянии кошель выронить. Да спросите Малыня1

Виксна злится, краснеет, но помалкивает. Хорошо, хоть жена вышла. А то б не миновать ему второй головомойки. Ну, хорошо, это он припомнит Калнуснису. Погоди, еще будет случай и тебе подножку поставить, можешь не сомневаться. Еще пожалеешь, что затронул айзсарга!

И Калнуснис чувствует^ что наговорил лишнего. Что за радость со своими ссориться? Склонившись поближе к полицейскому и Рейнису, он доверительно говорит:

— Даже если б вы его и за руку поймали — не век в тюрьме просидит. Придет темной осенней ночкой да и пустит петуха по твоему, сосед, хутору. Да и мой заодно прихватит. Мало, что ль, таких историй случалось? Мне об этом первым делом подумалось, когда за нагайкой прислали... Отстегаешь его, а потом без дома и хлеба останешься.

— Чушь ты какую-то порешь, сосед! — раздраженно прерывает его Виксна. — Не так страшен черт, как нам его малюют...

— Не скажи! В этом деле у меня имеется кое-какой опыт. Да и читать приходилось... Был бы ты посмышленее, ты бы спозаранку, покуда роса не просохла, походил бы по дороге, по канавам бы полазил... Если б он украл, при себе бы не оставил. То ли в карьер, что между нашими хуторами, то ли под дерево, под мох в каком-нибудь приметном месте спрячет, чтоб потом было легче найти. А ле-жанку-то его хорошо осмотрели?

Полицейский застигнут врасплох. И как он только мог такое забыть? Но нельзя же признаться в своем упущении, и он с деланной невозмутимостью говорит:

— В нашей практике еще не было случая, чтобы подпольную литер... я хочу сказать ворованные вещи преступник прятал там, где он спит. Впрочем, можно обыскать. Где ваш работник, господин Виксна? Он ведь к тому же ваш родственник, на него можно положиться? Пускай поищет!

— Сказать вам правду, господа, я только что обыскал там каждую травинку, — отозвался Густ, просунув голову в дверь. — Даже по застрехам, и там все ощупал... Нигде нет! Плакали денежки!..

Однако против парня не нашлось никаких улик. Взять его под арест? Приклеить ему что-нибудь политическое? Так что же тогда — отпустить? Как-то неловко, и следствию передать его, избитого, тоже неловко — он такое там расскажет!

Посовещавшись, все трое — хозяева и блюститель порядка — приходят к более или менее единодушному решению — на все четыре стороны отпустить этого поляка, латгальца или шут его знает кто он там. Чтобы духу его тут не было! Пусть в следующий раз им на глаза не попадается. Заживо в тюрьма>г сгноят. А сейчас пускай спасибо скажет, что легко отделался!

Ночи в июне короткие, нагретая за день земля теплом дышит. Едва растает заря на западе, алым костром займется восток. Хорошо в лесу на рассвете. Только в эту ночь Иону не до красот природы. Три огненных полосы горят на спине. Голова гудит, как осиное гнездо.

Между днем вчерашним и днем сегодняшним уж не вечность ли их разделяет? Полыхает пожар. Горячим жаром (уж не сам ли он в огне?) пышет в лицо.

Провел по лицу ладонью, она стала влажной. Отчего? В недоумении оглядывает руку. Хватается за спину. Тонкая, прогнившая материя пробита насквозь. Как и кожа — до крови.

— За что? За что? — кричит Ион и тяжко, будто молотом по наковальне, колотит кулаком себя в грудь. — За то! За то (откуда только взялось это эхо?). За то, что нет у тебя собственности! Пока ты владеешь лишь силой своих рук, в глазах всех этих хозяев ты будешь казаться подозрительным хотя бы потому, что у тебя нет больше ничего! Потому что тот, у кого нет ничего, тот и против собственности, и против собственников!