Перо и крест - [8]

Посмеявшись над теми, кто хочет заменить солнце тусклым огнем своей необразованности, рассчитанной на прельщение „неутвержденных душ", Артемий переходит к критике высказывания самого царя, порожденного, по его мнению, нашептыванием подобных лжеучителей. Иван IV „хотел бы уведать: как, читая Божественное писание, многие прельщаются в растленную жизнь или уклоняются в разные ереси?"

„Неправда! - отвечает Артемий. - Не от книжного писания прельщяются… но от своего неразумия и зло-мудрия". Разумное чтение никогда не приносило вреда, но и возникающие иногда заблуждения нельзя сразу объявлять ересью. „Еретиком человека в первый и второй раз не называй, ведай, что кто совратился и согрешает, тот самоосужден", его наказывает собственная совесть, он „сам не рад, поскольку по пути смиренных не захотел идти, но тщеславием усладился, родителем гордости".

Это был прямой вызов иосифлянам, жесточайше преследовавшим еретиков и требовавшим от светской власти беспощадного уничтожения инакомыслящих. Артемий не боялся показать, что понимает, откуда дует ветер. „И святителю, - пишет он, - не следует опускаться до невежествующих и заблудших, но в кротости наказывать. Это еще не еретичество, если кто от неведения в чем усомнится или слово просто скажет, желая найти истину, особенно о догматах или обычаях. Никто еще не родился разумным, но каждому слову необходимо учиться… от учения бо разум прилагается; недаром говорится о святых людях, что до самой смерти учиться подобает".

Обращаясь к царю, Артемий просит его учитывать несовершенство человеческого ума и не спешить гневаться на кого-либо, „но как подобает православному царю с Христовой правостью, кротостью и осмотрительностью делать все". Если стяжатели стремились представить малейшее разногласие как покушение на церковь и на самого бога, го Артемий утверждал: „Бог досаждаем не бывает; как говорит божественный апостол, что сеет сам человек, то сам и пожнет". Виновным можно признавать только того, кто явно говорит против истины и не желает слушать никакого убеждения. Но и здесь автор призывает по-христиански „исправлять согрешающих духом кротости".

Что же касается „наших ложных клевет", то здесь Артемий бескомпромиссен. Он требует у царя праведного суда, „поскольку ты, православный царь, правду любить обещался Богу. Потому я и писал тебе, объявляя свое мнение. И если, государь, в чем погрешил я с моей точкой зрения, вели объявить мне, испытав перед собою божественным писанием, может быть не согласен мой разум с разумом святых отцов? Тогда я рад каяться и прощения просить. И если, государь, как говорят многие, ныне нельзя жить по Писанию - пусть укажут нам, почему нельзя?!"

Артемий называет себя „грешником", однако его смирение перед человеческим судом весьма условно. Недаром он вспоминает о Христе, который был готов пострадать: но горе тем, в руки которых предается страдалец! „Тебе, православному царю, - пишет Артемий Ивану IV, - недостойно предавать меня (казни) на основе неверных и ложно составленных клевет. То, что ныне мнится неведомо, - пророчески замечает проповедник, - со временем будет явственно, и ныне это разумные понимают". Бог „видит ловцов, севших вместе с богатыми в засаду, чтобы убить неповинного".

Доносчиков Артемий глубоко презирает, а в монашеском общежитии подслушивать и передавать чьи-либо слова вообще считает беззаконием. Но чтобы вывести их на чистую воду, требует: „Вели, государь, тем под присягой сказать то, что тайно тебе говорили". Праведный суд - божественное установление, и того, кто его не блюдет, не спасут ни службы, ни посты, ни прочие ритуалы.

Впрочем, по главному вопросу, реально стоящему за всевозможными мелочными доносами на Артемия, он хочет объясниться с царем, не дожидаясь суда. Артемий подтверждает, что он против того, чтобы монастыри владели селами - огромными накопленными ими земельными богатствами. Это его личное мнение, высказываемое открыто, однако он никогда никого не заставлял отказываться от владений насильно. Возможно, что-то Артемий говорил несвоевременно - чтобы монахам „жить своим рукоделием и у мирских не просить" - „но я истину говорил"!

В конце 1551 - начале 1552 года Артемий ушел из Троице-Сергиева монастыря в Порфирьеву пустынь, чтобы жить трудом своих рук и не видеть, как стяжательствующее монашество эксплуатирует массы крестьян. Из Заволжья старец пишет царю Ивану новое, еще более смелое послание. Российскому коронованному самодержцу, жившему в атмосфере постоянных и непомерных превозношений, Артемий сурово указывает на существование истин, безмерно превосходящих власть любого государя.

Мы лучше всего поймем суть взглядов Артемия, если сравним его сочинение с посланием протопопа Сильвестра, написанным в 1550 году, во время его наибольшего влияния на царя5. У Сильвестра было не продажное перо, готовое хвалить и славословить когда и что угодно, им руководили острая мысль и сильная воля. И все же время было сильнее. Из-под пера Сильвестра текли уверения, что царь „Богом поставлен, и верой утвержден, и огражден святостью, глава всем людям своим, и государь своему царствию, и наставник крепок людям своим, и учитель, и ходатай к Богу". Именно он своей душой отвечает за благополучие всего царствия и благоверие его населения. Именно он обязан пресечь инакомыслие, ибо „в твоей области, - писал Сильвестр, - православные веры толико множество божиих людей заблудиша", процвели „ненависть, и гордость, и вражда, и маловерие к Богу, и лихоимство, и грабление, и насилие", и прочие грехи. Назначение царя - защитить православную веру, „знать Господа и творить суд и правду посреди земли", сочетая (неведомым образом) правду, кротость и неумолимость к врагам православия, в число которых автоматически попадали и еретики, и собственные „лихие люди", и „страны поганские". Даже призывая царя к нравственному усовершенствованию и борьбе с моральными пороками (в том числе с „содомским грехом", весьма свойственным царю Ивану), Сильвестр нисколько не сомневается в его праве определять и карать „заблудших".