Пермские чекисты - [69]

Пообедав, Николай Андреевич вышел на знойную улицу. В воздухе висела прокаленная солнцем пыль, поднятая потоком машин. На берегу реки он присел в тени на скамейку. Здесь было посвежее. «На рыбалку бы», — мечтательно встрепенулось сердце. Рыбаком Хохряков был азартным, хотя и нечасто выпадало ему это удовольствие. «А что, это не из области недосягаемого», — подумал он и решил, что можно завернуть в Серьгу, где у него живет товарищ по прежней работе, теперь пенсионер Виктор Николаевич Рябов. Давно не виделись.

Через два часа Хохряков был уже в Серьге, а еще немного времени спустя они с Рябовым принялись готовить удочки, чтоб выйти на Сылву к вечерней зорьке.

Рябов заметно постарел, но не болел и был по-прежнему бодр и весел. Вдруг он нахмурился и заговорил извиняющимся тоном:

— Знаешь, Андреич, сосед уж не один день напрашивается со мной на рыбалку, а я обещал, неудобно получится. Может, взять его, а?

— Конечно, — согласился Хохряков.

— Видишь, у нас тут врач живет, молодой, после института отрабатывает, — пояснил Рябов, — а у него братишка, инженер, в отпуске гостит, так вот его. Он парень мировой, весельчак. Тебе понравится, вот увидишь.

— Пригла-ша-ай, — пропел благодушно Хохряков.

— Андрей! Андрей-ей! — крикнул Рябов в сторону соседского двора, и когда тот отозвался, сообщил без пояснений:

— Собирайся!

Скоро во дворе появился коренастый, спортивного вида мужчина с живыми глазами, лет двадцати пяти, как определил Хохряков, и они втроем отправились на реку, где у хозяина была лодка-моторка.

Рыбалка удалась. Потом был костер на берегу, уха и разговоры на всю ночь. И обаятельный, интеллигентный Хохряков, который обладал даром располагать к себе людей, уже беседовал с Андреем, как со старым знакомым.

— Вот что, Андрей, как в Пермь вернешься, позвони мне. Дело у меня к тебе будет серьезное, — сказал на следующий день, прощаясь, Хохряков и, заинтриговав молодого человека, оставил ему свой телефон.

* * *

Из Минска Борисенко вернулся домой аж 25 сентября. Варвара Никодимовна не знала, что и подумать: уехал муж и как в воду канул. На работе люди расспросами замучили, а она знать не знает ничегошеньки. Уезжал встревоженным и беспокойным, даже руки дрожали, так волновался, хотя, заметила она, старался не выдавать своего состояния. Ее предложение поехать с ним резко отвергнул. Нет, неспроста его туда вызывали, что-то муж от нее скрывает.

И вот приехал. Она не узнала супруга, изменился он, выглядел усталым, был чем-то подавлен и удручен.

— Гриш, чего так долго ездил? — спросила она.

— Туда попасть легко, а вот вырваться трудно, — ответил он угрюмо. — Истопи-ка баньку.

— Можно было письмо написать... Ну, а чего вызывали-то?

— Фотографии разные показывали.

— Фотокарточки?! — изумилась жена простоте причины, по которой ездил Григорий в такую даль — с Урала в Белоруссию. — Какие? Зачем?

— Война там, видишь, была, — вздохнул он. — Где я раньше жил. Ну... Немцам служили... Некоторые... Ищут их все еще... Вот показывали, не знаю ли кого. Опознание называется. Истопи-ка баньку-то иди, — снова попросил он уже резче.

Больше этого никто ничего от Борисенко не узнал: ни жена, ни дети, ни сослуживцы. Он старался еще меньше бывать на народе. Рад был бы, если б сняли с мастеров и перевели в простые рабочие, чтоб не ходить на планерки. Люди теперь, казалось, как-то по-особому присматриваются к нему, и он этого боялся. Когда планерка заканчивалась, Борисенко вставал первым и спешил покинуть помещение.

— Ишь Гришка, как из травилки выскочил! — сказал однажды бригадир Братчиков другому бригадиру, Шипицыну. — Заметил, как он изменился, когда ты стал рассказывать про немцев, как они к нашим солдатам относились?

— Не заметил, нет. Чего он изменился? — спросил Шипицын.

— Ну как, покраснел, лицо сделалось злым, неприятным, — поморщился Братчиков.

— Видишь, он ведь белорус. А там немцы страшные дела натворили. У него, говорят, будто бы никого не осталось от семьи. Вот он и молчун такой.

Перемены в облике Борисенко удивили жителей поселка: приехав из Минска, он в несколько месяцев сильно поседел, похудел, осунулся. Жена заметила, как настороженно относился он ко всякому приезжему человеку.

Долго не мог он отойти, почти полгода, но постепенно успокоился, к нему вернулась прежняя уверенность. Слава богу, кажется, миновало. Лишнего он вроде бы не сказал. Ищи теперь ветра в поле, тридцать один год как война закончилась. Он окончательно уверился, что на него никаких данных больше нет и бояться ему нечего.

В тот день, 9 июня 1976 года, он шел домой с работы в приподнятом настроении и сам дивился, откуда оно набежало, легко было на душе. Начиналось лето, славное времечко. «Поживем еще, значит», — усмехнулся он воспоминанию о неприятных днях.

Дома его поджидал следователь отдела госбезопасности Климов. Он вручил Борисенко новое приглашение приехать в Минск для уточнения некоторых деталей в свидетельских показаниях, взятых почти год назад. И в одну секунду к Борисенко вернулось состояние, которое он преодолевал несколько месяцев. Но потом успокоился, поразмыслив и уверяя себя, что за ним ничего нет.