Пермская шкатулка - [94]

Жил М. А. Осоргин в Париже, где создал более двадцати книг, главная из которых, по мнению самого автора, — роман «Сивцев Вражек», выдержавший во Франции подряд два издания и переведенный на многие языки, а в США удостоенный специальной премии.

Будучи первоклассным публицистом, Осоргин умел высказывать в своих очерках такое глубокое понимание современной ему жизни, что они не теряли своей актуальности и со временем составляли целую книгу.

До конца своих дней он оставался нежным сыном Прикамья и был его пламенным певцом. В мемуарной книге, изданной уже после смерти писателя, М. А. Осоргин с подкупающей искренностью рассказывает о своем пермском детстве, где родная Кама была ему купелью и колыбелью. И в свою веру он был крещен камской волной.

248

КРЕСТНИК КАМЫ

…Кама для меня как бы мать моего мира… У нас, людей речных, иначе видят духовные очи: для других река — поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно вглубь, с илистым дном, с песком отмелей, с водорослями, раками, рыбами, тайной подводной жизни, с волной и гладью, прозрачностью и мутью, с облаками и их отражением, с плывущими плотами и судами… Воду, которую мы отпили и в которой до локтя мочили руку, перегнувшись через борт лодки, — мы эту воду потом пьем всю жизнь, куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем ее для цвета, вкуса и сравнения и в море, и в горное озеро Неми близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в светлый ручей, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую

лужу, если в ней отражается солнце.

Михаил Осоргин

«В этом месте Кама шириной в версту с четвертью; левый берег гористый, правый отлогий. Вода цвета стали, к берегам зеленее, к середине молочнее.

Мы, прикамские, относимся к Волге с ласковой снисходительностью: приток, как всякий другой; течет себе от Твери до Казани; Кама же — от Урала до Каспия. Кама — матушка, Волга — дочь. Ни камских глубин, ни могучести камской нет у обмелевшей, глинистой, пропахнувшей нефтью Волги. Чтобы сделать Волгу красивой, понадобились живописные берега; в Каме же красива сама вода и расписной рамки ей не требуется. По Волге едет человек, посмеиваясь, обычно под хмельком. На Каме же все серьезны, она сама — хмель. Вода камская пахнет водой и живой белужиной, а не вяленой воблой и не

и О

жильем человеческим, — как водой, а не портом пахнет открытый океан.

Лодочка моя называлась «Ася» — в честь Аси тургеневской. Сам вывел это имя синей краской по серому фону на носовой части борта. Лодочка-плоскодонка, вертлявая и легкая, как листок серебристого тополя. Можно плыть на ней и вдвоем, но тогда рулевой должен сесть на дно и вытянуть ноги, иначе лодка может перевернуться…

…На этом тополевом листочке, с одним кормовым веслом в руках, переплывал я Каму еще мальчиком, от берега до берега, минут в восемь, в десять.

Сам плавать умел плохо, а на лодке в любую волну чувствовал себя, как дома. Часто бывало, что беляки забрасывали в лодку свой

249

гребешок, и тогда наливало ее водой до половины. Но со мной всегда было ведерышко для вычерпывания воды, а досок на дне не было, — только крепкий упор для ног. Лодочка перекатывается с волны на волну, любая ее подбрасывает, только вот гребешки иногда хлопают через низкий борт. Всегда весело, лишь держи равновесие и не теряйся. С берега смотрят и думают: ну, пропал пловец! А пловец с одной волны скатился — а на другой вынырнул, немного бочком, чтобы не зарылся нос».

С этой легкой лодочки, танцевавшей на камской волне, Михаил Осоргин рано бросился в пучину житейского моря. Он много странствовал, много работал, писал, боролся, сидел в тюрьмах и наконец отплыл навсегда от родных берегов на печально знаменитом «философском пароходе».

Вообще-то «философских пароходов» было несколько. Первые два — «Обербургомистр Хакене» и «Пруссия» — доставили из Петрограда в Германию в сентябре — ноябре 1922 года в общей сложности, как констатировало собрание изгнанников в Берлине, «33 москвича и провинциала и 17 петербуржцев, с семьями же около 1 15 человек». Кроме этого, было изгнано в сентябре того же года неизвестное число профессоров из Одессы в Константинополь, затем в октябре — 12 ученых в Варну, есть сведения о группе высланных из Грузии, Киева, Харькова, Нижнего Новгорода и Ялты. Затем следуют так называемые досылки тех, кто был в общих списках, но по некоторым причинам не выехал. Кажется, последним замыкающим был писатель Е. И. Замятин, выехавший в 1931 году, а его высылка предполагалась в 1922-м, но была отменена.

Беспрецедентное событие, именуемое «высылкой ученых», затронуто в ряде статей и капитальных работ, в том числе и в «Архипелаге» А. Солженицина, где число высланных (около трехсот человек) расходится с данными других источников (около двухсот человек).

Первый «философский пароход» «Обербургомистр Хакене» прибыл из Петрограда в Штеттин 30 сентября 1922 года и высадил на берег около 70 человек. В этом рейсе среди выдворенных из России были Михаил Андреевич Осоргин, Николай Александрович Бердяев, Семен Людвигович Франк, профессор Александр Иванович Угримов, соратник Осорги- на по Комитету помощи голодающим Поволжья, за участие в котором их сначала посадили в тюрьму, а потом выдворили из России.