Пермская шкатулка - [93]

— За что?

— За неправду, если не сказать больше.

Я прекрасно понимал, что это еще мягко сказано.

— Тут приезжал один из ваших, так он наплел про меня такую чепуху, что диву даешься.

— Да что же он наплел?

— Да будто я варила Чехову уху из той рыбы, которую он ловил. Глупости все это. К приезду Морозова управляющий пригласил из Москвы повара. Разве ж мне, горничной, позволили бы варить уху такому высокому гостю? Да знаете ли вы, что Савва Морозов ел только со своей посуды? Она всегда его ждала запечатанная под пломбой. И постельное белье, на котором он спал, после стирки закрывалось под пломбу. И белье это стирала только немушка Марфа. А вы говорите — уху варила!

— Ксения Игнатьевна, я так не говорил, — взмолился я, боясь, что она меня отчитает и не станет говорить со мной о Чехове.

— Но уха — еще куда ни шло. Но там было написано, что будто бы Чехов оставил автограф на скале. Представляете себе интеллигентного Чехова, лезущего на скалу с ведром краски? «Безвестные труженики Урала, я преклоняюсь перед вами. А. Чехов». Ну скажите, не глупости ли это? Я не перестаю удивляться нашим газетам. Допустим, написать можно что угодно. Но зачем это печатать? Почему в редакции никого не смутил автограф Чехова на обрывистой скале? Да Чехов-то ходил по земле деликатно, как по больнице…

245

И все-таки мы поговорили. Ксения Игнатьевна вспоминала. Ей было тогда шестнадцать лет. В ее обязанности входило прибирать и проветривать комнаты Чехова, следить, чтобы на столе была минеральная вода, а ночью дежурить и при необходимости менять подушки.

Звал ее Чехов ласково — Ксюша.

Ксении Игнатьевне хорошо запомнился один яркий день. Накануне Чехов гулял за рекой Вильвой и нашел родник. Видимо, Антону Павловичу там очень понравилось, и вот туда перевезли стол, самовар, наполнили его ключевой водой и устроили чаепитие. Кстати, на Урале в старое время было принято по праздникам чаевничать возле родников. Приходили целыми семьями со своими самоварами и шаньгами. Теперь эта традиция напрочь забыта.

Чехов был весел в этот день, словно совсем забыл о своей болезни, шутил, пил с удовольствием чай с шаньгами, поглядывал на родник и восхищался его чистой водой. Все радовались его хорошему настроению.

По рассказу Ксении Игнатьевны я нашел тот родник в Подшабур- ном — так назывался другой берег реки. Ключ бил из-под густых зарослей ивняка. По маленькому уже сгнившему желобку тихо струилась вода и, петляя в траве, убегала в Вильву.

Почему-то не верилось, что когда-то здесь стоял живой Чехов.

Расставались мы с Ксенией Игнатьевной по-доброму. Меня спасло в ее глазах, возможно, то, что я безошибочно угадал автора бойкой, но сомнительной статьи. Она принадлежала перу известного, ныне уже покойного краеведа, любившего приукрашивать свои писания домыслами. А может быть, ей понравилось, что я не поленился искать родник Чехова. Видимо, для нее, как и для меня, это имело значение.

На прощание Ксения Игнатьевна подарила мне письмо — вдруг оно пригодится мне в поисках.

«Дорогая Ксения Игнатьевна!

Передо мной лежит заметка из пермской областной газеты «Звезда». Вот из этой заметки я узнала Ваше имя. Я дочь Анны Ивановны и Константина Ивановича Медведевых (К. И. Медведев — управляющий имением. — В. М.) Помните их?

Зовут меня Ниной Константиновной Медведевой, по мужу Калининой. Живу я в Перми. Давно имею желание побывать в Вильве, но как-то не знаю, к кому обратиться.

246

…Жив ли дом и сад, где мы жили? Вот дом я помню так ясно, даже мебель каждой комнаты помню. Помню сад, баньку в конце сада и речку Кичигу. Помню, как сидела у Чехова Антона Павловича на коленях, и он давал мне и брату Володе цветные мятные лепешки, которыми он, видимо, заглушал приступы кашля. Вы, наверное, эти лепешки тоже знали? Снимки с А. П. Чехова, сделанные моим папой, с чеховскими автографами до сих пор находятся у моей мачехи».

Ксения Игнатьевна не советовала беспокоить Нину Константиновну посещением, а лучше написать ей. Я так и сделал. Нина Константиновна быстро откликнулась и сообщила мне адрес своей мачехи Апполинарии Алексеевны Медведевой, проживающей в Свердловске. К сожалению, Апполинария Алексеевна мне не ответила, а выехать к ней я так и не смог. Стало быть, фотографии А. П. Чехова, имеющие отношение к Прикамью, осели там.

А Ксению Игнатьевну Ожгибесову я запомнил навсегда — высокую, исполненную чувства собственного достоинства женщину с грустной улыбкой, с умным взглядом.

К приезду Чехова управляющий дал ей прочитать «Вишневый сад», и это было ее первое знакомство с творчеством Чехова, но потом ее постоянно тянуло к его прозе, и она несколько раз перечитала полное собрание сочинений, добираясь постепенно к самому многотомному.

Когда она говорила о Чехове, лицо ее светилось. Ксения Игнатьевна видела Чехова всего пять дней, но чеховского света ей хватило на всю жизнь.

Михаил Андреевич Осоргин (Ильин)

(1878–1942)

Среди русских писателей двадцатого столетия, вернувшихся к своему читателю из дальнего зарубежья, — Михаил Андреевич Осоргин (настоящая фамилия Ильин), уроженец Перми. Первый писательский успех пришел к нему в Москве в 1921 году, когда по просьбе режиссера Е. Б. Вахтангова он сделал поэтический перевод с итальянского пьесы Карло Гоцци «Принцесса Турандот». Блестящая постановка ее в Вахтанговском театре принесла переводчику широкую известность. Но осенью 1922 года Осоргин был выслан из России с первой группой философов, литераторов, деятелей науки и культуры, неугодных советской власти, на «философском пароходе».