Перикл - [150]

   — Говорят, ты рисковал жизнью, защищая нас, — обратился к Сократу Перикл-младший. — Поговори со мной, — попросил он, — ты мужчина, ты участвовал в боях...

Сократ понял Перикла: тому нужна была поддержка перед казнью, слова о том, как должно мужчинам встречать смерть, сильное плечо для опоры. Но тут и Аспасия могла быть для него этой опорой — лицо её было суровым, почти величественным, жесты размеренны и спокойны, она выплеснула едва ли не всё вино на землю, подняла кружку выше головы, будто собиралась произнести речь, и сказала:

   — Возлияния земным богам уносят из нашей души глупое и тёмное, унавоживая этим землю. А бессмертно только то, о чём сказал Сократ: Прекрасное, Истина и Благо. В ком этого нет, тот не воскреснет. Любуйся солнцем, Парфеноном и вспоминай о благе, которое ты творил для Афин, произнося речи, командуя воинами, сражаясь с врагами. Ты жил достойно, сынок. Но ничего уже не добавишь. Скоро зайдёт солнце, померкнет Парфенон и для добрых дел не останется времени. — Она выпила вино в три глотка, стукнула кружкой по столу, совсем по-мужски, и велела Сократу: — Рассказывай!

   — Когда члены Совета готовы были обвинить меня и отдать под стражу, — отвечая на просьбу Перикла-младшего, заговорил Сократ, — я думал о том, что мне следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и справедливости, чем из страха перед тюрьмой и смертью быть заодно с Советом, потому что его решение было несправедливым. Победа при Аргинусах, конечно, победа, но она заранее была обременена всякими несчастьями. Наша эскадра готовилась к походу в спешке, на снаряжение ста десяти кораблей было отведено лишь тридцать дней. Большую часть воинов на кораблях составили метэки и рабы, которым, в нарушение закона Перикла, дали гражданство и свободу. Мы победили в бою спартанцев, но потеряли двадцать пять кораблей, к тому же разразилась буря. Спартанцы потеряли меньше, хотя и отступили, надеясь вернуться и вернуть себе Митилену. Они вернутся, тогда мы не устоим, потому что мы истощены, потому что тонет наш общий корабль под ударами штормовых волн — тонут Афины. И кто не погиб вчера, не погибнет сегодня, умрёт завтра. Над нами тяготеет рок. Возбуждённый демагогами демос прожорлив, мстителен и подозревает всех в измене. Но я знаю имя нашего главного изменника: нам изменило Счастье...

Несколько стражников прошлись по двору от стола к столу, напоминая о том, что приговорённым не следует пить слишком много вина, что надо помнить о последней чаше и оставить для неё в желудке место. Они вставили в стенные ниши ещё не зажжённые факелы в ожидании близкой ночи.

   — Из Спарты нам передали известие о том, — сказала Феодота, которая была лучше других осведомлена о событиях, происходящих в мире, по той простой причине, что её «дом любви» по-прежнему посещали гости из разных стран, — что спартанцы сегодня, когда афиняне готовят яд для своих стратегов (наливают в чаши цикуту), празднуют свою победу: у них при Аргинусах погиб лишь один наварх Калликратид, а мы потеряли всех стратегов. Твой дядя Евриптолем произнёс перед моими девочками речь, которую ему так и не дали произнести перед Экклесией. Он сказал, что мы осудили наших стратегов как изменников лишь за то, что они из-за бури не в силах были исполнить закон предков, посланный богами. Но боги сами с той поры уничтожали тысячи людей, оставляя их трупы на растерзание хищным птицам. Он, этот Евриптолем, сказал, что наших стратегов следовало бы увенчать венками победителей, а не казнить по приговору дураков.

   — А где Евриптолем? — спросил Перикл-младший. — Почему он не пришёл проститься?

   — Его отправили обратно в Митилену, — ответила Аспасия.

В тюремном дворе становилось всё более шумно. Люди начали переходить от стола к столу с сочувственными и подбадривающими речами. Потом все шестеро приговорённых к казни пожелали сесть рядом за один стол. Все другие столы были тут же приставлены к столу стратегов, и все родственники и друзья сгрудились вокруг них. За длинными речами и за краткими тостами, которые сопровождались дружным звоном кружек, не заметили, как село солнце, как потемнело небо и начали сгущаться сумерки. И лишь когда стражники зажгли принесённые факелы, все поняли, что близок конец. Правда, ранее случалось, что иным приговорённым к смерти разрешали пировать перед казнью до утра, о чём напомнили пришедшему начальнику тюрьмы и попросили дать такое разрешение и теперь, но начальник тюрьмы ответил, что получил строгий приказ из Коллегии Одиннадцати, следящей за своевременным исполнением смертных приговоров, поднести стратегам чаши с ядом сразу же, как стемнеет, разведя приговорённых по камерам. И всё же разговор с начальником тюрьмы оказался не совсем бесполезным — он сказал, что позволит узникам выпить яд здесь же, при родственниках и друзьях, и здесь же умереть, для чего будут вынесены из камер во двор смертные ложа. После этих его слов раздались аплодисменты — аплодировали стратеги.

   — И вот, поскольку уже темно, — сказал начальник тюрьмы, воодушевлённый аплодисментами осуждённых, — то и начнём. И родственникам пора отдохнуть, и я устал за день от постоянного бдения. Смертникам же скажу: это — как перед боем, вам не привыкать, но совсем не больно.