Перикл - [149]

   — Смерть!

И оно стало решением Экклесии.

   — А я? — спросил Сократ. — Я тоже в этом списке?

Кровожадная Экклесия расхохоталась, она исключила Сократа из списка приговорённых к смерти, ведь это так легко было сделать — избавить от казни невиновного человека.

   — Когда казнь? — спросила Аспасия Сократа, когда он сообщил ей о решении Экклесии.

   — Сегодня, — ответил Сократ. — После захода солнца.

   — Где?

   — Во дворе тюрьмы. Нет такой большой камеры, которая могла бы вместить одновременно всех приговорённых и их родственников. Поэтому прощальный пир будет во дворе. К тому же там лучше наблюдать за солнцем: как только оно сядет, члены Коллегии Одиннадцати принесут цикуту. Тебе надо быть там до захода солнца.

   — А тебе? — спросила Аспасия.

   — Я пойду с тобой. Прикажи слугам приготовить вино и всякую пищу для сына и его друзей.

   — Да, сейчас прикажу. А ты жди меня здесь. — Аспасия вышла, чтобы отдать приказание слугам, долго не возвращалась.

Когда Сократ сообщил ей о решении Экклесии, она не закричала, не заплакала — готова была к такому решению, — лишь глаза затуманились и лицо вдруг потемнело. Несчастье — темно, светится только радость. Так она держала себя перед Сократом и перед Феодотой, которая была здесь же. Теперь, уйдя, должно быть, где-то плакала, а может быть, и нет, может быть, просто сидела и молчала, заглушая в себе силою рассудка нестерпимую боль. Ведь боги не избавляют нас от боли, полагая, что милосердие — пустое занятие.

   — Вот как благодарит людей государство, — сказала Сократу Феодота. — Я уже не говорю о тех, кто жил сам по себе, а о тех, кто служил государству и, стало быть, народу. Нет благодарности. А ведь даже хорошо поставленные камни не падают на тех, кто их поставил, хотя у камней нет души. Сколько радости досталось бы Аспасии, когда б она жила просто: любила, пела, танцевала, рожала детей, девочек и мальчиков, таких же красивых, как она сама. Всё было у неё — красота, богатство, ум, сердечность. А это пустое — служение городу, народу. Народ переменчив и что любил прежде, то нынче ненавидит. Его радости — в переменах, о которых можно болтать, болтать и болтать. Вот и вся страсть, вот и вся суть государства — болтовня о переменах, а подлинное благо государство не ценит. Прославляет умерших — всё ради той же болтовни, а живых казнит с наслаждением в предчувствии долгой и громкой болтовни. Что ты скажешь, Сократ? — спросила старая Феодота.

   — Осуждать государство — тоже любимое занятие болтунов, — ответил Сократ.

Слуги тащили амфору с вином и корзины с едой, следуя за Аспасией, Сократом и Феодотой. У ворот тюрьмы их встретила многочисленная охрана, но не остановила, лишь кто-то из стражников спросил, достанется ли что-нибудь и им из принесённых угощений. Аспасия приказала слугам оставить для стражников корзину с едой и два кувшина с вином, которые тут же с благодарностью были приняты.

Они пришли не первыми. Во дворе тюрьмы, обнесённом высокими каменными стенами, было уже многолюдно. Правда, пиршество было не общим — каждый осуждённый со своими родственниками и друзьями располагался за своим столом, деревянным настилом на камнях-подставках. Таким же образом возле этих столов были сооружены из досок и камней скамьи.

Аспасия сразу же увидела сына и устремилась к нему. Перикл-младший стоял у пустого стола в правом дальнем углу тюремного двора, устремив взгляд на ворота. Увидев мать, он бросился ей навстречу, обнял и заплакал, уткнувшись лицом ей в плечо.

   — Мой мальчик, — прошептала Аспасия, гладя сына по голове, — родной мой мальчик.

Сократ и Феодота остановились, чтобы дать возможность Аспасии и Периклу-младшему обменяться первыми словами после долгой разлуки и в преддверии разлуки ещё более долгой, вечной.

   — Будь стойким, — сказала Аспасия сыну. — Не урони себя перед другими, собери силы. Мой мальчик...

   — Да, да, — ответил Перикл, — я сейчас успокоюсь. Сейчас. — Он вытер глаза, тряхнул головой и улыбнулся матери. — Теперь хорошо?

   — Теперь хорошо, — ответила Аспасия, с трудом удерживаясь от рыданий.

Вино и еда были выставлены на стол — много вина и много еды, а пирующих за ним оказалось всего четверо: Перикл, Аспасия, Сократ и старая Феодота. Всем слугам стража велела уйти.

Сократ наполнил принесённые кружки вином, сказал:

   — Сделаем возлияние богам на тот случай, если они наблюдают за нами. Мне кажется, что наблюдают: не каждый день афиняне казнят своих верных сыновей. — Он поймал взгляд Аспасии и первым плеснул из кружки на землю.

   — Я счастлив, что вы пришли проводить меня, — сказал Перикл. — Я так боялся, мама, что у тебя не хватит сил, что несчастье сразит тебя и мы не увидимся. Я счастлив, видя тебя, мама.

   — Плесни на пол, — напомнила сыну Аспасия, — не забудь.

Земля в тюремном дворе была истоптана до пыли. Капли вина покатились по ней шариками, как по раскалённой сковороде.

За каменной оградой покачивались на ветру деревья, на западе висело солнце, на востоке в золотых отсветах лучей вознесённый ввысь Акрополем сиял Парфенон. Он был прекраснее солнца.

   — Когда я смотрю на солнце, я думаю об Истине, — сказал Сократ, — когда же я смотрю на Парфенон, я думаю о Прекрасном. Благо в соединении Истины и Прекрасного...