Перикл - [110]

   — И что же в результате? — спросила Аспасия.

   — В результате они плохо владели оружием. А наше время — это время оружия... Хотя нужны и развлечения. Конечно, нужны. Знаешь, в Египте один жрец мне сказал, что время жизни людей на земле закончится через две с половиной тысячи лет. Людям захочется пожить весело перед концом, не правда ли?

   — Не знаю. Боюсь, однако, что их скорее одолеет уныние. Гиппократ говорит, что люди, узнав о близкой смерти, вовсе не бросаются в пучину наслаждений, а как бы цепенеют в тоске. Полезно знание о долгой жизни, но знание о близкой смерти убивает. Продик утверждает, что польза знания вообще сомнительна.

   — Но слепые жалеют о потерянном зрении, глухие — об утраченном слухе, немые — о невозможности речи. Жалеют о знании, которое могли бы получить. И многие обращаются к оракулам, чтобы предвидеть то, что наступит. Думаю, что лучше уныние при полном знании, чем веселье при полном неведении — для души лучше, для её крепости. Мы, кажется, следуем этому правилу, не правда ли?

   — Правда, — согласилась Аспасия. — Пусть нам откроется и дурное и доброе, а мы сами решим тогда, как распорядиться собой. В этом, кажется, суть свободы: знание и выбор решения. Я хотела бы проторить знанием путь нашему мальчику до его самого последнего дня и, может быть, дальше.

   — Я тоже.

   — Поэтому возвращайся поскорее, не оставляй нас надолго: нашему мальчику нужен такой учитель, как ты.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Если бы люди не причиняли друг другу зла, не нужны были бы законы. Там же, где нет нужды в законах, нет нужды и в государстве. Увы, вся ойкумена поделена на государства, стало быть, всюду нужны законы, и, значит, люди не могу жить, не причиняя друг другу зла. Законы указывают на зло, какое люди способны причинить друг другу, и определяют меру наказания за причинённое зло. Тот, кто составляет законы, должен хорошо знать, что есть зло и в чём оно проявляется. Убийство, кража, ложь — вот три кита, на которых держится зло. Смерть, душевные и телесные мучения и изгнание — вот на чём зиждутся все наказания.

Пишущий законы невольно погружается в чёрный и зловонный омут человеческих отношений и желает лишь одного: воспрепятствовать людям в их стремлении к злу. Зная, однако, что тут он бессилен, что он способен лишь призвать общество к наказанию тех, кто творит зло, он порою впадает в отчаяние и пишет: «За все преступления — смерть, за любое преступление — смерть», призывая тем самым себе в союзники страх, ужас, невыносимое. Он думает, что люди пуще всего боятся смерти, что страх смерти остановит их, едва они замыслят что-либо злое, отвратит их от самой мысли о преступлении. Он говорит: там, где закон устанавливает за все преступления смертную казнь, там не будет казней, потому что люди не станут нарушать закон. И ошибаются: страх смерти не останавливает преступников, многие совершают преступления, не успев подумать о наказании, которое грозит им, в порыве страсти, в порыве отчаяния, внезапного гнева или безумия; другие надеются, что об их преступлении никто не узнает; третьи готовы умереть, но совершить задуманное... Много казней совершается там, где каждый закон заканчивается словами: «За нарушение закона — смерть».

Другие люди, пишущие законы, полагают, что более страшным наказанием, чем смерть, является позор или вечные мучения. Это правда, что для иных людей позор хуже смерти и мучения, медленно приближающие смерть, страшнее самой смерти. Но и здесь действует то, что мешает смерти остановить преступление — неосознанность преступного действия, надежда на то, что преступление не будет раскрыто, и готовность вынести любые мучения, но отомстить обидчику и врагу. Кроме того, некоторые люди лишены стыда, и потому позор для них — пустое слово, другие же бесчувственны к мучениям.

Но и те, кто признает за лучшее наказание смерть, и те, кто призывает на головы преступников страх позора и мучений, надеются, что смерть преступника, если уж страх смерти не остановил его, и обрушившийся на него невыносимый позор или мучительные истязания души и тела оправдываются не столько тем, что преступник несёт заслуженное наказание, сколько тем, что его несчастная судьба служит уроком для многих других людей. Те, кто видит, как преступника побивают камнями или палками, не хотят оказаться на его месте.

   — Но уроком для людей служат и добрые дела, добрые поступки. Кто совершает подвиг мужества, преданности, щедрости, тот становится примером для сотен других. Полагаю, что более счастливо то государство, где люди совершают подвиги из любви к добру и желания получить почести, чем то, где они лишь соблюдают законы из страха смерти, позора и мучений, — сказал Протагору Перикл, когда они уже подъезжали к Пирею, где Протагора, Геродота и Перикла ждала триера «Саламиния», готовая отплыть в Великую Грецию, в Фурии.

Повозка катилась с холма, и возничему приходилось придерживать лошадей, чтобы они подпирали собой повозку.

   — Сойдём, — предложил Перикл, — лошадям тяжело.

Все сошли с повозки и весело зашагали под уклон, любуясь открывшейся с холма панорамой порта. Отсюда были видны все три гавани — торговая и военные, прямые гипподамовы улицы города, сбегающие по холмам к заливу, красные и белые крыши домов, стоящие в бухтах суда. Время было весеннее, тёплое и тихое. Холмы уже покрылись сочной зеленью, спокойная гладь залива сверкала солнечными бликами, кричали чайки, приветствуя светлое утро.