Переяславская рада. Том 2 - [239]

…Невеселый это был обед для королевских комиссаров. Но что им было делать? Вот надеялись в Варшаве но время виленских переговоров удастся уговорить бояр отказаться от Украины либо же, на крайний случай, с ними самими определить рубежи Украины. Бояре согласия на это не дали. Сказали твердо: «Что до рубежей меж Малой Русью и Речью Посполитою, вы это дело с гетманом Хмельницким уладьте». Что ж, комиссары улаживали это дело как могли. Хорошо, что добились при предшествующих переговорах не включать в договор Пинск. А все равно, какая корысть от этого? В Пинске гарнизон казацкий, и войт казацкий, и суды казацкие по всему староству. Про себя знали комиссары одно: рубежи — ненадолго. Все же они написаны на пергаменте, а Москва, если уж что записано и скреплено печатью, того придерживаться будет и отстаивать веками.

Вздыхали высокие комиссары, попивая сладкий медок, который им совсем не сладок был.

Хмельницкий радушно подкладывал комиссарам на тарелки соленых оливок. Подливал в кубки вино. Угощал медом. Беседа шла вяло, лишь бы о чем-то говорить.

— Не тужите, панове комиссары, — улыбаясь, сказал Хмельницкий. — Лучше дружить с нами, чем с басурманами, французами и прочими чужеземцами. Вы поглядите — разве Москва вам зла желает? Когда тяжко со шведами пришлось, кто вам тогда помощь оказал?

Бенёвский, с горя изрядно хлебнув, лихо подкрутил усы и укоризненно сказал:

— Что тебе Москва, пан гетман? Ведь ты от короля после Зборова булаву получил.

Евлашевский под столом толкнул ногой Бенёвского, но тот уже не мог остановиться:

— Жили казаки с нами в дружбе, вместе на турок и татар ходили. Были гетманы у нас в почете. А ты один только задумал такое — чтобы Украине от нашего милостивого короля отступиться и Москве передаться. Что мешает вам, панове, сейчас же сбросить с себя московское подданство? Никогда не будет царь польским королем. Объединимся снова в одной Речи Посполитой, как равные с равными.

Бенёвский взглянул на Хмельницкого и мигом протрезвел. Пожалел было о своих словах, да поздно. Сжатая в кулак рука Хмельницкого вздрагивала на столе. Из-под косматых бровей глядел презрительно и гневно на побагровевшее лицо комиссара, который словно окаменел, так и не закрыв рта.

Капуста и Пушкарь со страхом глядели на гетмана.

— Иезуиты проклятые! — вырвалось у Богуна. Он вскочил на ноги, — Где такое видано?

— Погоди! — властно кинул ему Хмельницкий. — Садись, Иван, дай мне самому с панами высокими комиссарами поговорить. Вон вы, паны, какие! Только что руку к договору приложили, королевскою печатью подтвердили, еще чернила не высохли на нем, еще не растаяли ваши клятвы царю Московскому о мире и братстве, а уже предлагаете измену? Больно проворны вы, панове комиссары! — Хмельницкий захохотал, раскачиваясь в кресле. — Ой, какие проворные! Ласка на языке, а нож в кулаке, про вас это сказано. Иезуитами смердит от вас на сто миль кругом, панове комиссары. Худо знаешь ты Хмельницкого, Казимир Бенёвский. Если уж присягнул он однажды на верность Москве, если воссоединился с нею на веки вечные, как того весь народ украинский хотел и к чему стремился, так никогда не порушит Богдан Хмельницкий присягу свою. Это одно. А второе, пан комиссар, — пока в Речи Посполитой верховодами будут такие паны, как ты и прочая спесивая шляхта, не будет мира меж народами нашими. И самую Речь Посполитую погубите вы. Но когда-нибудь ваши же люди отплатят вам сторицей за продажность вашу… Время позднее, собирайтесь в Варшаву, панове комиссары, везите туда договор, пока я не передумал.

Слова гетмана выветрили хмель из голов комиссаров. В напряженной тишине выходили они из трапезной палаты.

Пятясь, кланялись низко Хмельницкому. А когда затворили дверь за ними, Богун воскликнул:

— Хотелось мне саблей образумить лукавого шляхтича, ведь по-людски не поговоришь с ним!

— Твоя правда! — согласился Хмельницкий. — Но и для сабли еще будет время!..

11

Не стал Юрась отважным, храбрым казаком. В искусстве переговоров с чужеземными послами и комиссарами тоже таланта не проявил.

Беря сына с собой в поход на Червонную Русь, думал Хмельницкий, что укрепит в его сердце мужество и отвагу. Ошибся. Юрась все больше в сторону глядел. Будто не при родном отце ходил в поход, а чужому человеку должен был подчиняться, не по сердцу это было Хмельницкому. Старшина полковая и генеральная хорошо видела — попытка гетмана ни к чему не привела. В гетманском шатре Юрась сидел всегда как чужой. Глазами, казалось бы, внимательно следил за происходящим, но видно было — иное в мыслях у молодого гетманича.

Богун, Пушкарь, Томиленко только руками разводили. Трудно поверить, что это сын Хмельницкого, Не раз полковники меж собой толковали о нем. Вынуждены были прийти к одной мысли:

— Не будет из Юрася гетмана.

Мартын Пушкарь сказал под хмельком:

— До гетманской булавы еще треба головы.

Слова Пушкаря дошли до уха гетмана. Помрачнел лицом. Горькая правда была в тех словах. Но разве мог из-за этого проникнуться гневом к Мартыну Пушкарю? Принес их, слова эти, Выговский. Гетман заметил — передал их не без удовольствия.

Что было делать? Не раз Хмельницкий, укоризненно беседуя сам с собою, решал: сын-неудачник — наказание ему за старые грехи, Ганна последнее время и не вспоминала уже про Юрася.