Переяславская рада. Том 2 - [238]
Пододвинул к себе карту и провел пальцем волнисто-ломаную линию; глаза комиссаров и полковников неотрывно следили за неторопливым движением его руки.
— Это окончательно, и уступить ни пяди земли не могу. Все сие нашего кровью полито. Девять лет бился народ за эти земли и города, за эти нивы и реки. Бился за свое. Испокон веку оно наше. Не говорю уже про Червонную Русь. А что до земель на Полесье, то и здесь вашей мысли, чтобы они остались под королем, не принимаю. Земли эти — наша общая граница с Московским царством. Чужое войско здесь быть не может. Коли согласны — быть миру.
С минуту продолжалось молчание. Потом глуховатым голосом Бенёвский ответил:
— Мы согласны, пан гетман.
— Полковник Богун, прошу, прочитай наш текст договора.
Звонко и четко, слово за словом вычитывал Богун договор о рубежах. Хмельницкий пристально следил за лицами послов. Где-то глубоко в сердце теплилась радость. Дожил-таки, увидел своими глазами! Тешила мысль: «Собственными глазами вижу, как надменные сенаторы принуждены глотать восторжествовавшую правду, которая для них горше отравы. Что ж! Пейте, пейте, паны комиссары! Этот напиток я приготовил для вас своими руками. Может, и сердце свое на этом разбил? Но дело стоит того. Читай громче, Богун, — хочется подсказать Богуну, — пускай вся Украина услышит. Пусть все посполитые по обеим сторонам Днепра знают о том. Прикажу написать универсал и читать по всем городам и селам», — решает Хмельницкий.
И когда Иван Богун начинает уже читать о рубежах, Хмельницкий, подперев голову рукой, внимательно слушает.
— «Комиссары короля Яна-Казимира, чрезвычайные послы, основываясь на доверительных грамотах, к которым приложена собственноручная подпись короля Речи Посполитой, согласны и постановляют, что отныне рубежи между Речью Посполитой и Украиной были установлены так: от устья Днестра вверх по Днестру, до границ Покутья, оттуда на север до верховья реки Горыни, которая будет служить рубежом вплоть до впадения оной в Припять. Отсюда рубеж идет к Старому Быхову (при этих словах Хмельницкий вспомнил Степана Подобайла, полегшего под Быховым)… а затем вверх по Днепру. От Старого Быхова рубеж идет через Днепр, вдоль реки Сож, до города Рославля, оттуда он спускается вниз до Черного моря. На юге берег Черного моря между Днепром и Днестром — земля украинская. На землях, соединяющих Украину с Московским царством, жолнерам польским, а также шляхетским маетностям не быть».
Богун положил перед комиссаром длинный свиток пергамента и сел.
Смеркалось. Синие тени ложились за высокими окнами радной палаты. Неслышно ступая по коврам, вошли слуги. Расставили светильники. Комиссары все еще молчали. Но Хмельницкий знал — дальше оттягивать не могут. Недаром такую тревожную грамоту прислал король.
— Ясновельможный гетман, — начал Бенёвский, — мы в сознании того, что счастье и благополучие королевства нашего доверены нашей совести и рукам нашим, ставим свои подписи под этим историческим трактатом.
Бенёвский осторожно взял перо, точно оно было из раскаленного железа, и, окунув его в бронзовую чернильницу, услужливо пододвинутую ему писарем Пшеничным, поставил свою подпись. Затем расписались комиссары Евлашевский и Зализькевич.
Пшеничный взял пергамент и поднес Хмельницкому. Гетман быстро пробежал глазами по тщательно выведенным подписям комиссаров, взглянул на дубовые брусья потолка и, казалось, снова увидал сквозь них орла в вышине. Удивленные комиссары тоже поглядели на потолок, но Хмельницкий уже, наклонясь над пергаментом, ставил на нем свою подпись.
Писарь Пшеничный благоговейно присыпал подписи золотистым песком. Затем он прошил пергамент в двух местах шелковыми шнурами, смочил их в растопленной на серебряной тарелочке смоле, проворно положил на мраморную плитку, заранее приготовленную на подносе, и подал Бенёвскому. Тот притиснул королевскую печать к одному из шнуров, вторую печать приложил Капуста. Так же поступили и со вторым экземпляром договора.
Тогда поднялся со своего места Лаврин Капуста и сказал:
— Оные трактаты, войдя в силу, будут храниться — один в гетманской канцелярии в городе Чигирине, другой в королевской канцелярии в Варшаве.
— Дозволь, гетман, выразить надежду, что мир и согласие будут между нашими народами вечно.
— Дай бог, дай бог, — ответил Хмельницкий. — Но если родовитая шляхта держит в мыслях снова поработить народ наш, то отвечу тебе, паи посол, мудрой присказкой: «Пусть тот, кто утверждает, что лев — осел, попробует взнуздать его».
Бенёвский молча опустил голову. Помолчав, спросил сочувственно:
— Сказывают, хвораешь, пан гетман?
Хмельницкий прищурил глаз на комиссара, засмеялся тихо, и вдруг смех исчез с губ, точно скрылся под усами.
— Может, радуется шляхта, что помру вскоре? Что ж, я помру, а они останутся, — Хмельницкий указал рукой на Богуна, Пушкаря, Капусту. — Вся Украина останется. она никогда не умрет. Зря в Варшаве злые надежды не лелейте.
— Иезус! Мария! — замахал руками Бенёвский, — Разве мог бы я даже подумать такое? Живи вечно, пан гетман…
— А теперь, панове комиссары, прошу вас к себе на обед. — Хмельницкий, хмуро поглядывая на комиссаров, поднялся.
Роман Н.Рыбака в первую очередь художественное произведение, цель его шире, чем изложение в той или иной форме фактов истории. Бальзак — герой романа не потому, что обаяние его прославленного имени привлекло автора. Бальзак и его поездка на Украину — все это привлечено автором потому, что соответствует его широкому художественному замыслу. Вот почему роман Рыбака занимает особое место в нашей литературе, хотя, разумеется, не следует его решительно противопоставлять другим историческим романам.
Историческая эпопея Натана Рыбака (1913-1978) "Переяславская рада" посвящена освободительной войне украинского народа под предводительством Богдана Хмельницкого, которая завершилась воссоединением Украины с Россией.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.