Переяславская Рада. Том 1 - [28]
Гетман не долго оставался в опочивальне. Вышел оттуда, не глядя на Капусту, сказал:
– Пугливые все стали... И ты, Лаврин...
Тот многозначительно ответил:
– Я осторожен, Богдан.
Гетман махнул рукой:
– Ладно, Лаврин, – и заговорил о другом:
– Так я и знал. Думают этим летом задушить нас, одним ударом покончить. Что ж, и мы не спали. Вот что, Лаврин, – шли гонцов во все полки. На этой неделе всем полковникам быть в Чигирине. В Бахчисарай теперь же ехать Тимофею, с ним Джелалия, и еще кого-нибудь, – потер рукой лоб, – хотя бы Ивана Золотаренка послать, человек толковый, разумный, его вообще держи поближе... Слушай дальше...
– Слушаю, гетман.
– В Бахчисарае зорко следить за королевскими послами... Деньги обещают... А где они их возьмут? Паны своих не дадут, хоть вся Речь Посполитая пропадай, свои кошели не развяжут... Я их знаю!
Заскрежетал зубами. Пальцы беспокойно расстегнули кунтуш, нащупали сердце. Что это? Вести нерадостные встревожили сердце или, может, годы?..
– Так, Лаврин...
Сказал, а сам подумал: «Что так?» Внезапно решил:
– Что ж, поедим – и в дорогу.
...Завтракали все вместе. Елена подавала кушанья. Налила гетману в серебряный кубок меду.
– Не надо, Елена. Сердце болит.
Заломила руки. Налегла грудью ему на плечо.
– Не пущу тебя одного. С тобой поеду...
– Нет, – ответил твердо, – останешься здесь, нечего тебе там делать.
У меня забот по горло... – Налил в чашку капустного рассола и с наслаждением выпил.
Вышли на крыльцо. Уже стояла карета. Четверка лошадей вороной масти беспокойно била копытами. Казак на козлах крепко держал вожжи в руках.
Есаул Лисовец открыл дверцы. Хмельницкий стал на подножку. Джура поддерживал его под локоть. Карета наклонилась мягко. Гетман с коротким смехом сказал:
– Подавился бы князь Вишневецкий, знай он, что я в его карете езжу.
Опустился на сафьяновые подушки. Рядом сел Капуста. Казак отпустил вожжи. Верховые выстроились за каретой. Распахнулись ворота.
...Елена долго стояла на крыльце, махала рукой. Казаки у ворот говорили между собой:
– Добрая женка пани гетманова.
– Не успел еще пан гетман уехать, а она уже затужила.
Елена стояла, задумавшись, на крыльце, смотрела вслед карете, и думала про Лаврина Капусту. Как случилось, что она поскользнулась и ударилась плечом о дверь? Если бы не это, она услыхала бы имя того, кто пишет из Варшавы. Кто же это может быть? Кто? Ее знобило. Быстрыми шагами прошла в горницы. Села перед зеркалом. Из него глянула на нее светловолосая женщина с прямым носом, широко расставленными глазами, в которых мерцают зеленоватые огоньки. Чуть припухлые губы приоткрыты, и блестят ровные зубы. Спокойная и выдержанная. А какой же ей надлежит быть?
Только чаще, чем нужно, колыхался на груди золотой медальон, с которым она не расставалась. Значит – волнуется.
Посмотрела на медальон – и забыла о зеркале и о том, что собиралась умыть лицо миндальной водой. Погасли зеленоватые огоньки в глазах.
В памяти возник вечер: Выговский вошел в ее покой в Чигирине, пригласил к себе в гости вместе с гетманом, а после, уже уходя, протянул бархатный кошелек, сказал:
– Это в Переяславе ксендз Лентовский передал.
Она, должно быть, покраснела, потому что горело лицо. Пытливо поглядела на Выговского: удалось ли ей скрыть свое беспокойство от его зоркого глаза?
А он сделал вид, что ничего больше не знает. Ушел, оставил ее в тревоге, пожалуй, даже в страхе...
Оставшись одна, плотно затворила дверь, нагнулась над медальоном, нажала с правой стороны. На шелковой ленте прочитала: «Сообщи его имя».
Поняла. Лихорадочная дрожь охватила ее. Сожгла ленту и надела медальон.
Мелькнула мысль: «Если Богдан спросит, откуда медальон, скажу – купила в лавке, еще когда он был в Переяславе». Так и сделала, он и не обратил никакого внимания, пропустил мимо ушей.
«Сообщи его имя...» Что, если Выговский о ней что-нибудь знает? Эта мысль мучила ее теперь постоянно. А Выговский, как и прежде, низко кланялся, целовал руку, льстил, словно ничего и в мыслях не было. Может, и вправду у него на душе нет ничего плохого? А может, и он?.. Даже сам ксендз Лентовский, наверное, растерялся бы на ее месте.
И вот сегодня она могла услышать то имя... Но Капуста... Как он сказал гетману? «Я осторожен...» И как он глядит всегда на нее! Может, это только кажется? А может, и он что-то знает...
Елена отходит от зеркала. Неторопливо открывает медальон. Там ничего нет. И никто не знает, что там было. А Выговский? Может быть, он сказал Капусте? Если бы мог сказать, Лентовский не передавал бы через него. Ах, мыслей сотни, а она одна, и посоветоваться не с кем. Одна! И она еще не может назвать то имя.
Хмель! Так она про себя называет гетмана. Было когда-то у нее чувство, острое и прихотливое. Теперь сгорело, нет ничего. Страх и пустота. И какие у него тяжелые глаза! Точно раскаленное железо течет из них, когда он порою глянет на нее. И сын его Тимофей недобро глядит. И Капуста... Как подумает обо всем этом – своими руками насыпала бы им в кубки...
– Успокойся! Держись!
Сама себе это приказала. И подчинилась. И уже нет пугающих мыслей.
Служанки прибирают светлицу. Пани гетманша напевает веселую песню, вышивает бисером пояс гетману. Солнечные лучи льются в окно опочивальни.
Роман Н.Рыбака в первую очередь художественное произведение, цель его шире, чем изложение в той или иной форме фактов истории. Бальзак — герой романа не потому, что обаяние его прославленного имени привлекло автора. Бальзак и его поездка на Украину — все это привлечено автором потому, что соответствует его широкому художественному замыслу. Вот почему роман Рыбака занимает особое место в нашей литературе, хотя, разумеется, не следует его решительно противопоставлять другим историческим романам.
Историческая эпопея «Переяславская рада», посвящена освободительной войне украинского народа под водительством Богдана Хмельницкого, которая завершилась воссоединением Украины с Россией. За эпопею «Переяславская рада» Н. С. Рыбак удостоен Государственной премии СССР.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.