Переводчики, которым хочется сказать «спасибо» . Вера Николаевна Маркова - [3]

И именно в Москве в 1954 году выходит в свет первая книга переводов сорокасемилетней Марковой: сборник под названием «Японская поэзия». Малозначительное, на первый взгляд, событие, тем не менее, наделавшее много шума. Ведь именно с выходом в свет этой книги в стране начался самый настоящий бум интереса ко всему японскому, включая и японскую поэзию, разумеется. Буквально в течение нескольких лет хокку и танки завоевали сердца почитателей поэзии и самих поэтов, почти сравнявшись по степени известности с пресловутыми ямбом или хореем. Очень скоро имена Басе и Кобаяси Исса, которых особенно много переводила Вера Николаевна, стали не просто знакомы нашей публике, они прочно заняли свое место среди самых любимых поэтов отечественных читателей.

На голой ветке

Ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

Басе

Или вот еще строки из его «Предсмертной песни».

В пути я заболел,

И все бежит, кружит мой сон

По выжженным лугам.

Поразительное по своей глубине трехстишие. Лишь тот, кому довелось пережить тяжелую болезнь, с горячкой, полуобморочными состояниями, балансированием на грани бытия и небытия, сможет по достоинству оце­нить эти скупые строки, рисующие высшую степень физического истоще­ния. Читаешь и буквально чувствуешь, как мороз пробегает по коже.

Или вот еще одно, не менее прославленное хокку под названием «Улитка», принадлежащее уже кисти Кобаяси Исса, разошедшееся в нашей отечественной культуре на самые разнообразные реминисценции.

Тихо, тихо ползи,

Улитка, по склону Фудзи вверх,

До самых высот!

Достаточно вспомнить, что под влиянием образа улитки известные фантасты братья Стругацкие даже назвали одну из своих повестей «Улитка на склоне», а культовая фигура отечественной рок-музыки Борис Гребен­щиков использовал перевод Веры Марковой, включив его в качестве при­пева к своей песне «Пока несут саке».

Впрочем, количество музыкантов, обращавшихся к поэтическим пере­водам Марковой, черпая в них свое вдохновение, не ограничивается только бардами из числа научно-технической интеллигенции, особенно запавшей на японские поэтические миниатюры, или популярными рок-исполнителя­ми. Между прочим, насчет особой популярности японской поэзии именно в среде научно-технической интеллигенции — это никакое не преувели­чение. Еще большой такой вопрос для маленькой компании, как пелось в одной популярной бардовской песне, почему именно технари первыми откликнулись на зов восточной поэзии, открыв в ней некие глубинные, только им понятные смыслы. Но могу засвидетельствовать, как человек, несколько десятилетий проработавший в этой среде в качестве перевод­чика научно-технической литературы, что да, так оно все и было на самом деле! Отлично помню, что когда в 1977 году Торгово-промышленная пала­та БССР объявила о первом наборе студентов-японистов в Институт науч­но-технического перевода, то, к примеру, в нашей группе оказалось всего лишь четыре гуманитария, включая автора этих строк, а все остальные — ученые, физики, химики, радиоэлектронщики и инженеры всех мастей и направлений. Многие из которых (как мой давний друг Михаил Володин, известный в те годы бард) пришли изучать японский только затем, чтобы потом самим начать переводить эти самые хокку и танки.

Ну, а возвращаясь уже к серьезной музыке, назову вокальный цикл, написанный Микаэлом Таривердиевым на слова японских поэтов, под общим названием «Акварели». Да и наша соотечественница, известный белорусский композитор Галина Горелова, тоже создала под влиянием Басе и Исса цикл фортепьянных пьес «Японские миниатюры на шелке».

Дальше — больше. У прославленных японских поэтов, ставших труда­ми Веры Николаевны вполне «своими» на ниве отечественной литературы,появились не только многочисленные почитатели, но и огромное коли­чество подражателей. Многие наши современные поэты тоже бросились сочинять хокку и танки. Дескать, а чем мы хуже? Есть таковые и среди белорусских поэтов.

Положа руку на сердце скажу, что пока никто из этих смельчаков не достиг уровня поэтического самовыражения, которого добились в своем творчестве японцы. И дело тут не только в их особой ментальности или иных культурных традициях и кодах. Как мне кажется, наших отечествен­ных «подражателей» губит чрезмерное глубокомыслие и отсутствие той высшей, божественной простоты, которая является отличительной чертой и своеобразной визитной карточкой истинной японской поэзии. Впрочем, как и любой другой настоящей поэзии. И вот вам еще один пример из Басе.

Слово скажу,

Леденеют губы.

Осенний вихрь!

Какая изящная и законченная в своей лаконичной полноте карти­на, абрисно воссозданная поэтом. Легкое движение руки, взмах другой кистью — и все. Готово! И при этом никакой назидательности, никакой заумности, плюс полное отсутствие привычных всем нам традиционных поэтических средств, будь то метафоры, эпитеты и прочее. А общий смысл предельно ясен и понятен. Ведь он почти сродни нашей известной посло­вице: молчание — золото.

Вот и получается, что мало постичь форму и овладеть всеми види­мыми секретами мастерства. Надо еще обладать и особым поэтическим слухом, чтобы уметь различать малейшие переливы чувств и настроений, которыми полнятся хокку и танки, написанные японскими авторами. Ну, а для того, чтобы сделать полноценный перевод этих шедевров на русский (или на какой другой) язык, надо иметь то, что сама Маркова именовала уже «переводческим слухом». Стоит ли говорить, что ее собственный пере­водческий слух был безупречен.