Перевод с подстрочника - [24]

Звёзды, не бойтесь, приблизьтесь.

Я знаю, как вам одиноко.

Как холодно в вашем глухом и пустынном

космосе. Я вижу вашу зябкую дрожь

на сквозняках, задувающих из чёрных дыр,

на ледяных галактических ветрах,

бросающих вам в глаза пыль метеоров,

прах умерших планет, пепел сгоревших миров.

Я слышу, как воют в ушах эти громадные ветры,

шевеля мои волосы, донося

до меня вместе с гулом бездонных пространств

слабый хор ваших голосов, разнородных, невнятных,

и всё-таки я различаю в нём ваши жалобы, ваш

плач о неизбежном конце. В вашем космосе всё неизбежно.

Лишь я, человек, вношу дыхание свободы. Но оно вас не достигает.

Я хотел бы согреть вас, подышав на вас так, как я дую

на замёрзшие пальцы. Но вы чересчур далеко,

на верхушках мачт мироздания,

на вантах и реях флотилии ночи, идущей ко дну

в узком проливе рассвета.

Особенно ближе к утру, в тусклых сумерках, мне понятен

ваш страх перед смертью. Я в точности знаю,

как вам предстоит умирать: пропадая

за горизонтом событий, на прощание

вспыхнув сверхновой, потом превратиться

в дрожащего белого карлика, кутающегося в складках

негреющей чёрной материи, дырявой,

как рубище каландара. И дальше темнеть и сжиматься

до чёрного карлика, чтобы пропасть

окончательно, без следа и без памяти,

без детей и цветов на могиле.

Астрономам всё это известно наперёд, но они

ничем не могут помочь вам. Приходите

ко мне – ты, Вега, ты, Сириус, ты, Альфа Центавра, ты, Бетельгейзе!

Я дам вам тёплые бухарские халаты и носки из верблюжьей шерсти,

напою вас имбирным чаем с алычовым вареньем,

и с кизиловым вареньем, и с вареньем из лепестков роз…

А может быть, водки? Согревает отлично.

Или там у вас в космосе предпочитают коньяк?

А ещё есть у меня настойки на травах. И полезно, и вкусно,

обжигает гортань, в животе разводит

небольшой и приятный костёр. Мы возляжем

на курпачах, дастархан будет плотно уставлен.

И, согревшись, мы поговорим. Я расскажу вам

о своих заботах – у меня их хватает. А вы мне поведаете

разноцветные повести ваших космических жизней,

галактические илиады и одиссеи.

Обещаю вам выслушать всё до конца со вниманием.

Закончив переводить, Касымов прокашлялся и запел. Он и в Москве нередко пел под гитару, но сейчас его голос, выводивший под дутар незнакомые Печигину коштырские слова, звучал иначе – выше и тоньше, явно на пределе своих скромных возможностей, то и дело грозя сорваться. Тимур закрыл глаза, его лоснящееся лицо было обращено кверху, точно, забыв о слушателях, он мысленно блуждал в тех космических далях, о которых рассказывали стихи. Неожиданно Печигин почувствовал прикосновение к ноге. Сначала ему показалось, что Лейла задела его голень случайно, но она второй раз, чтобы не оставалось сомнений, провела по ней своей ногой в чёрном чулке. Не хотела примириться с тем, что Олег остался глух к её обаянию? В каком индийском фильме она это видела? И тут же Печигин заметил, как, не переставая парить голосом в межзвёздных пространствах, Касымов приоткрыл один глаз и покосился на него и молодую жену. Закрыл снова.

– Между прочим, – сказал он после того, как извлёк из дутара последний тающий звук, – стихотворение, ставшее этой песней, легло в основу национальной программы астрофизических исследований!

Женщины опустили глаза, проникаясь значением сказанного, а дочь Тимура, воспользовавшись тем, что на неё не смотрят, зачерпнула и быстро отправила в рот полную ложку варенья из алычи.

После ужина, когда Печигин с Касымовым перешли в курительную и остались вдвоём, Олег рассказал Тимуру про следившего за ним козопаса.

– Может, показалось? – усомнился Тимур. – Я, во всяком случае, не просил никого к тебе приставлять. Нужно будет проверить. Разберёмся…

Он задумался, откинувшись на одном из стоявших вдоль стен диванов, Печигин расположился на соседнем, столик с коньяком и пиалами – между ними. Касымов спросил, как понравился дом, где Олег остановился, – не жарко ли там? Не шумно? А как ему Динара? Чудесная девушка, правда? Печигин ответил, что всё замечательно, дом прохладный и тихий, а Динара – выше всяких похвал.

– Может, тогда останешься у нас, а? – Тимур оторвал взгляд от отражения лампы на поверхности коньяка в своей пиале, посмотрел на Олега. – Почему бы тебе здесь не остаться? Дом будет твоим. И не только дом. Книги станут одна за другой выходить.

– Зачем тебе это? – удивился Печигин.

– Захочешь, передачу тебе дадим на телевидении. Вся страна о тебе узнает, даже те, кто стихов отродясь не читали. Можем улицу твоим именем назвать. Запросто. Ничего нет невозможного. Будешь жить на улице своего имени – неплохо, а? Только представь: ученики, поклонницы… Жён, опять же, можно до четырёх штук иметь…

– Тебе-то это зачем? Тебе ж никогда мои стихи не нравились!

– Нравились, не нравились – какая разница! Разве я о себе забочусь?! Я о тебе пекусь – и о своей стране. Это был бы политически значимый выбор! Мы показали бы всему миру, что поэты уезжают из капиталистической России, где нет места поэзии, в Коштырбастан, идущий своим, особым путём между Сциллой капитализма и Харибдой фундаментализма! У нас поэтам и художникам не приходится, как в капстранах, угождать вкусам толпы, напротив, они ведут её за собой! Они не иждивенцы общества, паразитирующие на низкопробных запросах публики, а его элита, под руководством Народного Вожатого ведущая страну к процветанию!