Перевал - [76]

— Про кого это вы сказали: «Да провались они с ихним делом?»

Доильщица будто не расслышала вопроса Батийны:

— Вы уже нашли девушку, которую ищете?

— Пока нет.

— Есть хоть какие-нибудь следы? — усмехнулась женщина.

— Вчера ездили в верхний аил. Проводили собрание членов Союза кошчу[62] и комсомола. Говорили с каждым активистом в отдельности. Но никаких следов не нашли.

— Эх, подруга, — сказала женщина с досадой, — бедняки боятся почтенных людей аила и не скажут ничего открыто на собрании.

Батийна прибегла к хитрости, чтоб вызвать доильщицу на откровенность:

— А что сделали почтенные люди, подруга? У всех женщин — одна честь. Чего только мы не пережили в то проклятое время! Прошлое пусть останется прошлым. Но что хорошего в том, что нынче крадут девушек, когда советская власть зовет женщин повернуться к свободе, раскрыть глаза и получать знания…

— Говорят, мол, новая власть дала свободу, равенство всем. Богачи и бедняки — равны, мол, теперь. Раньше баи водились только с баями. А теперь, мол, все смешались… — начала женщина и примолкла: «Сказать или нет? Эти скоро уедут, а я могу пострадать, могу лишиться единственной коровы, которую с таким трудом мы завели. Болтливый язык у меня…»

Батийна тихо сказала:

— Не скрывайте. Вы что-то знаете, подруга!

Женщина пробурчала не совсем внятно:

— А вы спросите начальника… Барскана.

В первые дни, следуя примеру Батийны и других, многие девушки и женщины порвали с шариатом, адатом и, согласно закону «полюбила — вышла!», стали выходить за тех, кто был по сердцу. Но были случаи, когда байские сынки, насильно увезя девушку, уговаривали ее сказать: вышла, мол, замуж по любви.

Чтобы выгородить насильника, пострадавшая говорила:

— Пришла я сюда по своему желанию. Полюбила и вышла. Никто меня не крал!

Обманутая, она подчиняется правилу: «Камень остается там, куда упал…»

Благо, если девушка и джигит сойдутся Характером и она станет хозяйкой в доме, матерью. Но беда, если она вдруг надоест своему жениху.

— Раз сама пришла, сама и уходи! Ведь ты не выходила за меня честь по чести, не заставляла платить калым, — поиздевается над нею муж, прежде чем выгнать.

Она бы не прочь уйти от него, но боится прослыть «презренной салбар», покинутой, меняющей мужей. Нет, кажется, несчастней женщины, отвергнутой мужем, попранной, брошенной! Даже аильские сплетницы не преминут унизить ее: «Эх, несчастная, отвергнутая мужем!» А сердитые мужья станут поругивать своих жен: «Эх, жена, будь подальше от этой презренной женщины».

Одним словом, взять под защиту подобную женщину, вышедшую замуж «по своему желанию» и ушедшую от мужа, становится делом все более щекотливым, требующим особой душевной тонкости. Так и остается она поруганной, обесчещенной, не смея в то же время просить помощи у закона и стыдясь показаться на глаза отцу и матери.

Не мудрено, что Батийна серьезно тревожилась за судьбу неизвестно куда пропавшей Чолпон, хотя не теряла уверенности, что рано или поздно девушку разыщут. «Что, если успели заморочить голову Чолпон и она скажет нам: «Вышла замуж по своему желанию, теперь мой дом здесь и никуда я отсюда не уйду»? Допустим, в горячке мы запрем в каталажку тех, кого заподозрили в умыкании. Потом Чолпон придет к своему дедушке да взмолится, обнимая его колени: «Ата, прости меня»… Ее могут уговорить на это. А дедушка возьмет да скажет: «Прощаю. Будь счастлива, солнышко мое!» Что тогда? Можно сказать: «Вашей внучке заморочили голову. Мы не оставим ее здесь. Заберем с собой. И она будет учиться». Допустим, это правильно. Но ведь у каждого человека свой путь. Что, если Чолпон непонятлива и учиться не сумеет? Потом снова выйдет замуж, может, опять неудачно. Чем утешить тогда старика, если он со слезами на глазах станет корить нас: «Зачем было срывать ее с теплого места? Такого ли счастья вы хотели для моей внучки?» Ведь не скажешь ему: «Сама внучка у вас плохая». А старик на это: «Зачем же вы обещали учить, воспитать, сделать ее человеком, если она плохая! Где ваше слово?» Старик вполне может упрекнуть нас. И мы же виноваты будем, что не сумели направить девушку по правильному пути…»

Мысли Батийны путались.

Валентина Копылова, столкнувшись с непонятными для нее обстоятельствами, перестала горячиться и то и дело обращалась к Батийне:

— Как быть теперь, Батийна? Неужели замешан Барскан?

— Вполне возможно. Он сын Шаймердена — самого влиятельного человека в роду.

— Что ж, он плюет на законность? Неужели он не понимает, что натворил?

Батийну тоже ставили в тупик заслуги Барскана перед советской властью. Будь в этом деле замешан кто другой, привлечь его немедленно к ответу по закону было бы не так-то трудно. А вот отец Барскана Шаймерден верой и правдой служил в прежнее время белому царю.

Как только новая власть свергла царя, Барскан, говорят, по совету своего отца связался с бандами и стал атаманом. Немного спустя, предвидя неминуемый разгром банд, Барскан подался, опять же по совету отца, к красным. Подался не просто. Связав атамана, он помог красным захватить всю банду. Облачившись мгновенно в овечью шкуру, он получил в награду маузер с надписью «За заслуги перед революцией» и вскоре стал командиром отряда.