Перевал - [18]
Анна Николаевна не отрывала восхищенных глаз от киргизки.
— Да, я не вижу в этой женщине ничего дикарского. Какое у нее приятное, чистое лицо! И что за чудесный наряд на ней! Как изящно, как хорошо он сидит! Скроить, сшить такую одежду не каждая искусница сумеет!
Стоявшая поодаль женщина в кожаной куртке с грубоватыми ухватками, поглядывая на ученого и его жену с явной неприязнью, шепнула на ухо Рабийге:
— Ишь вырядились по-барски. Небось никогда не держали серпа и лопаты в руках. Дармоеды! Даже перчатки на руки напялили!.. Поторопи-ка своих подружек. Посмотрите лучше музей! Не то времени не хватит.
Подруги, сбившись тесной кучкой, переходили из зала в зал. Даже у Рабийги глаза разбегались от тамошних диковин в витринах по четырем стенам огромных залов. Рабийга читала надписи под экспонатами, хотя сама зачастую не понимала их смысла. Словно козы, что набрасываются всем стадом на соль и, насытившись, отходят, перебегали женщины, толкаясь, от одной витрины к другой. Более развитая Рабийга, чувствуя некоторое превосходство над подругами, бросала порой:
— Не держитесь за руки. Неудобно! Тут же не аил!
Ракийма ходила, как потерянная, среди непривычной обстановки. «Ну, что интересного в том, что здесь развешано и выставлено под стеклом? Какое-то старье, никому не нужный хлам… Зачем было выставлять это старое седло с сбруей или вот эти пожелтевшие кости каких-то животных, ржавые наконечники стрел, кольчуги, кожаные штаны и еще какие-то неведомые отрепья, а что в них красивого?» — удивлялась она.
Нет, Ракийму музей ничуть не интересовал. Разве мало измучила ее долгая дорога, чтобы еще разглядывать все это? Оглушенная шумом огромного города и больше всего пронзительными звонками трамваев, бедняжка даже о своем доме и детях перестала вспоминать. Она плелась за всеми, едва передвигая ноги, и думала только о том, как бы поскорее избавиться от этого «наваждения», называемого музеем, добраться до гостиницы и лечь спать.
Ну что за любопытный народ живет в этом большом городе! Мало того, что спрашивает чуть не каждый: «Откуда приехали? Какой народности?», еще ходят по пятам, будто никогда людей не видели. Еще шепчутся между собой:
— Смотри, смотри, какие!
— Ах, какая красивая на них одежда.
— Ма-ма, это китайцы?
— Нет, это, калмыки, наверное.
— Какой интересный тюрбан у нее на голове…
— А ведь красив по-своему. И к лицу ей.
— Ой, и как она ходит с такой тяжелой штуковиной на голове?
Кто-то прыснул со смеху.
— Не смейся, дочка, — слышен шепот. — Каждому народу его одежда к лицу.
— А по-русски они умеют говорить?
— Ой, папа, а где же они были раньше?
— Каждый сидел в своем углу. А теперь все народы равны. Они всегда будут приезжать в Москву. Ходить в музеи, в театры.
— Теперь им некого бояться, — слышится знакомый голос ученого Константина Сергеевича.
Батийна уже свыклась с тем, что он со своей складненькой старушкой держится вместе с их группой. «Какие они благородные, вежливые, и состарились как-то по-хорошему. Среди моих земляков немало таких — они бодры и выносливы, словно ель на крепкой горной земле. Только вот неученые они: не могут видеть так далеко, как этот старый человек. Неотесанные…»
Ученый подошел к оглядывающейся по сторонам Батийне и, указав рукой на изображения каких-то людей в воинских доспехах, сказал:
— Вот ваши предки! В свое время одно из самых храбрых, воинственных племен. Но как гаснет пожар, объявший безбрежный лес, так убывает и всякая иная бушующая сила. Ход истории оставляет разные следы, дочь моя.
Видя, что вокруг образовалась порядочная толпа посетителей музея, жаждущих узнать подробнее о Батийне и ее подругах, ученый решил удовлетворить их любопытство.
— Дорогие москвичи! Эта женщина — дочь так называемых черных киргизов, которые живут в горах. Насколько мне известно, в Москве представители этого народа впервые. Разве что в царское время двое мужчин из киргизов приезжали как-то в Петербург. О женщинах и речи не могло быть в те поры! Тогда этот народ иначе не называли, как «дикокаменными киргизами». Скажите, повернется ли язык назвать этих людей дикими?
Анна Николаевна приложила к груди свою тонкую, с гибкими пальцами руку.
— А вы, — она пристально посмотрела на Батийну, — просто красавица из красавиц! Глаза как умытые росой смородинки…
Ученый, который все кружил вокруг, словно нашел давнюю пропажу, сердечно пожал руку Батийне:
— Ну, дочь моя, разрешите попрощаться с вами! Мы с Анной Николаевной очень довольны встречей с вами. Не взыщите! Даже то, что выставлено, очень интересно для вас, получите много полезных сведений. Великое это дело — знать историю своих предков. Республика ваша еще молодая. Мне-то хорошо известно, что вы способный, даровитый народ. Советская власть дала вам много прав. Теперь быстро пойдете в рост!
Он поклонился еще раз:
— Простите, что задержал вас. Будьте здоровы!
Рабийга перевела пожелания ученого. Батийна поняла по взглядам, по улыбкам, что не только этот ученый, но и многие стоявшие рядом относятся к ним благожелательно.
Но кое-кому — хоть и очень немногим — явно не понравилось, что эти «вонючие тунгусы» ввалились в музей. Какая-то надменная женщина средних лет, с довольно красивым, несмотря на большой с горбинкой нос, лицом и чуть прищуренными глазами сердито одернула свою дочь:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Тугельбай Сыдыкбеков — известный киргизский прозаик и поэт, лауреат Государственной премии СССР, автор многих талантливых произведений. Перед нами две книги трилогии Т. Сыдыкбекова «Женщины». В этом эпическом произведении изображена историческая судьба киргизского народа, киргизской женщины. Его героини — сильные духом и беспомощные, красивые и незаметные. Однако при всем различии их объединяет общее стремление — вырваться из липкой паутины шариата, отстоять своё человеческое достоинство, право на личное счастье.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.