Перевал - [11]
Рабийга хотела поскорее примирить Анархон и Батийну.
— Э-эй, аллах… Крепко же вы обиделись…
— Как мне не обижаться? — прервала ее Батийна. — Не успела я и рта раскрыть, как вы назвали меня «неотесанной киргизкой». Как бы вам показалось, если б я вас обозвала жалкими призраками, что заживо похоронили себя в серой конуре с четырьмя стенами? Думаете, горожане свалились с неба, а люди из глуши слеплены из глины? Все мы зачаты отцами да рождены матерями. Ни один человек не выше другого.
Батийна мысленно признавала, что горожане гораздо разбитнне и смышленее безграмотных людей из глуши. Батийна подметила это отличие городских людей — ловкость, изворотливость, присущую и молодым и старым расчетливость. Она почувствовала себя ущемленной, как только оказалась на городской улице, когда рыжая девчонка со взлохмаченными волосами пугнула ее копя. «Дети и те, наверное, не считают нас за людей», — подумала она про себя. Даже дома у Копыловой Батийна чувствовала себя неловко. На улице и когда бродила по рынку, она обратила внимание, что люди из аилов суетливо озираются по сторонам, громко между собой разговаривают. А горожане — те подчеркивают свое превосходство перед людьми из глуши.
И Батийна с досадой подумала: «Люди у нас ходят в серых шубах, в грубых домотканых брюках. Неужели наш народ так уж беден или мы не умеем жить? Почему бы нам не воспользоваться благами и радостями, какими пользуются городские жители? Смотри, лавочник торгует в своей лавке, чайханщик готовит свои дымящиеся манты… Женщины и девушки гуляют по улицам, нарядившись в шелка. А мужчины восседают в трашманке…»
Словно скрытный человек, который всегда смотрит на тебя, улыбаясь, город еще не повернулся к Батийне своими теневыми сторонами.
Надо видеть кожевников, когда длинными железными щипцами они тащат кожу из деревянных чанов с закваской. Ногти у всех пожелтели, глаза расширились, смотрят с тоской. Работают полуголые, семь потов с них сходит.
А кузнецы, что днем и ночью раздувают мехи и стучат кувалдами о наковальню!
Батийне казалось, что люди здесь катаются, словно сыр в масле. Подростки, что в харчевнях топят печи и таскают воду, и те вроде сыты и беспечны. Город — полная чаша. «Не то что манты, паши дети и голую джарму видят редко. Допоздна слоняются голодные, с босыми кровоточащими ногами, с болячками на щеках и сухими потрескавшимися губами. А этот мальчик, что таскает воду в чайхане, всегда возле еды. От одного сладкого духа мант и плова он сытеет».
Уже несколько дней четыре женщины трясутся на одной арбе. Единственно сарткалмычку Ракийму Батийна считает ровней себе. Сарткалмыки — малочисленный народ. Они тоже кочевые люди, живут в юртах.
Ракийма больше отмалчивалась, но тут заерзала на месте и, словно отгоняя назойливую муху, помахала шершавой натруженной рукой:
— Зачем же поносить каждого и всякого неотесанным?..
Батийна почувствовала поддержку: свояк свояка видит издалека.
— Что верно, то верно, Ракийма-эже. Ведь мы не обзываем всех горожан мясниками-ростовщиками?
Анархон, явно недовольная собой за неосторожно оброненное слово, бормотнула себе под нос:
— Язык у меня непутевый, зачесался, видно, на мою беду!
Рабийга опять попыталась внести дух примирения в разгоревшиеся страсти.
— Ничего, по-моему, плохого нет в слове «неотесанная».
Батийна вскипела сильнее прежнего:
— Ты, Рабийга, брось свои штучки… Неотесанный — значит бестолковый человек, не способный ни на что! А мой парод совсем не такой. Мой народ — смелый, проворный, он ловко джигитует на конях, состязаясь с ветром! А послушать наших мудрецов — любо-дорого! Народ сберег в своей памяти сказания о древних богатырях, мелодии у нас звучны, а песни печальны. Народ наш богат сыновьями, скромными в мирное время, но отважными и ловкими в бою. Никто не потерпит, если назвать неотесанным народ, который и овцы не обидит…
Рабийга подумала про себя: «Да, нехорошо это», — но, не выдав своей досады, удивленно хлопнула себя по бедру:
— Зачем же вы на шутку-то обиделись, а?
Батийна, только что готовая сцепиться со всяким, кто оскорбит честь ее народа, почувствовала неловкость по мере того, как распря остывала. «Будь она неладна, моя горячность. Наверное, я показала свою неучтивость. Затараторила… будто пшеницу жарила в казане над земляным очагом. За кого эти женщины приняли меня?..»
Батийна похлопала Анархон по плечу и сказала:
— Ничего, сартовская жена. У киргизов есть поговорка: «Молодцы не узнают друг друга, пока не схватятся». Раз ты называешь меня неотесанной, наверное, так и есть. Росли-то мы в горах. Давай-ка лучше сократим наш долгий путь: споем с вами да сказки порасскажем.
Девушки помолчали.
Батийна затянула куйген[17] собственного сочинения, песню, посвященную когда-то Абылу.
Подруги подзадоривали певицу то улыбкой, то одобрительными возгласами.
«Да, в этой грустной песне есть обжигающий сердце огонь любви…»
Батийна мелодично закончила свой куйген, и Рабийга тотчас спросила:
— Скажи, Батийна, Абыл жив сейчас? Где он?
У Батийны на глаза навернулись слезы, она кивнула головой и сказала неопределенно:
— Абылжан жив и не жив, Рабийга…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Тугельбай Сыдыкбеков — известный киргизский прозаик и поэт, лауреат Государственной премии СССР, автор многих талантливых произведений. Перед нами две книги трилогии Т. Сыдыкбекова «Женщины». В этом эпическом произведении изображена историческая судьба киргизского народа, киргизской женщины. Его героини — сильные духом и беспомощные, красивые и незаметные. Однако при всем различии их объединяет общее стремление — вырваться из липкой паутины шариата, отстоять своё человеческое достоинство, право на личное счастье.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.