Перевал - [9]

Некоторое время все молчали. Ребята с завистью смотрели на Илькин улов.

Тем временем красномордый Афонька торопливо выбирал ягоды из котелка. Зеленые он ел, а спелые обратно швырял.

— Эй ты, лесовик, отдал бы мне котелок-то?

Афонька открыл рот, не понимая, чего требует Илька, а поняв, спрятал котелок за спину.

— Варить не в чем.

Ребята услужливо упрашивали Афоньку отдать котелок, чтобы поскорее отделаться от Ильки. Венька даже за дужку котелка взялся. Но Афоньке жалко котелок.

— Самим нужон.

Не нравится Ильке толстая морда Афоньки. Не нравится не только потому, что она толстая, но еще и потому, что Илька не раз убирал навоз у объездчика — за картошку, не раз коня чистил и на водопой водил, а когда болела зимой Афонькина мать, даже воду таскал в здоровущих ведрах, которые аж до земли пригибают. Мачеха заставляла — за кусок. И вот еще надо унижаться, котелок просить.

— Ну и не надо! Уходи тогда с моего острова! Убирайся! Катись!

— Он советский, а не твой, — пробубнил Афонька, — я вот тятьке скажу, он шугнет отсюда…

— Са-вец-ка-ай! — передразнил Илька Афоньку и сгреб его за грудки. — Я те покажу савецкай! Мой! Понял? — И оттолкнул Афоньку. Тот грохнулся через колодину, просыпал ягоды и завыл:

— Погоди, погоди, убивец кровожадный, лестун проклятый!

Илька вовсе не хотел связываться с Афонькой, тем более ронять его, но тут страшно освирепел, растоптал ягоды, выкрикивая:

— На! На! Жалуйся иди, харя! Я тебе за это полвзвода зубов вышибу! Иди к папе и к маме! Плевать я на них хотел. Я и отцу твоему засажу из ружья… И все!

Ребятишки поспешно бежали с острова, а Илька все бесновался:

— Мне теперь все равно, порешу!..

Ружья у Ильки не было, и порешить он никого не смог бы. После того как ребятишки исчезли, до него дошло, что он, пожалуй, зря погорячился. Явится объездчик, арестует, и здорово живешь — сошлют на каторгу или там еще куда.

А малявок этих он напугал, нагнал на них страху. Ничего, пусть знают наших, это еще ладно, удрали, а то бы он им всем наклал. Жалко котелок получите! Да и котелок-то барахло. За него три копейки в базарный день не дадут. Но не было у Ильки даже трехкопеечного котелка, и решил он снова жарить рыбу на рожне. Волынка сплошная: разваливаются хариусы, с одного бока обгорают, а спинки сырые и горькие от дыма. На спине же самое мясо, самый вкус.

Крутился Илька вокруг огня, лицо в сторону воротил и жмурился. Внезапно зашелестели шаги по хрустящей отаве.

Обмер Илька. Уж не Афонькин ли отец?

Оглянулся. Среди покоса стоит Венька и протягивает сплюснутый котелок, который Илька сразу узнал. Отец этот котелок давно еще с собой привез и почему-то называл манеркой. По-городскому, должно быть.

— Илька, возьми! — кричит Венька. Он ставит котелок среди покоса и намеревается уйти.

— Постой! — машет ему рукой Илька и, бросив недожаренного хариуса, бежит вприпрыжку к Веньке. — Тебя я разве трогал когда?

— Трогал. Три раза.

— Ну, тогда, значит, заслужил, а теперь не трону. Где котелок взял?

— Мачеха твоя дала.

— Ма-аче-ха-а!

— Да.

— Врешь?

— Чего мне врать-то? Я прибежал и стал рассказывать, как ты Афоньке навтыкал, тетка Настя у нас была, а потом ушла, а потом принесла котелок и ничего не сказала. Мамка меня и послала…

Илька покрутил котелок в руках, зачем-то заглянул в него, понюхал и спросил:

— Как Митька там?

— Митька на улице ползает, тебя зовет. С ним Пашка водится, когда тетка Настя попросит.

— Ага. — Что это «ага» означало, ни сам Илька, ни Венька не поняли.

— Ну ладно, — протяжно вздохнул Илька. — Пусть живут, пусть без меня попробуют…

— А ты долго тут будешь?

— Захочу, так всю жизнь.

— И зимой? — вытаращил глаза Венька.

— И зимой. А что? — Илька задумался и уже неуверенно продолжал: Зимой, конечно, холодно. Нет, зимой не буду. Уйду. К бабушке с дедушкой уйду. Через горы махну.

— Один?

— Конечно.

— Далеко-о, заблудишься.

— Вот то-то и оно, что заблудиться можно, а то бы уж давно ушел.

Венька с уважением и робостью смотрел на Ильку. Потом помялся и спросил:

— Тебе курева-то надо? Я в огороде наломаю.

— Не-е, зачем? Я это так, для форсу, — признался Илька и предложил: Хочешь, уху будем варить?

— Давай.

— Идет!

И они начали хлопотать у костра, затем вместе хлебали пахучую уху берестяными ложками. Ложки эти Илька смастерил сам. Веньке понравилась Илькина жизнь, и он сказал:

— Хорошо как!

— Да, фартовая житуха! — беспечно молвил Илька и, скосив глаза на Веньку, неожиданно добавил: — А дома все-таки лучше.

Когда Венька уходил домой, Илька сам навязался его проводить.

— Ты приходи, не бойся, ну? Книжку принеси с картинками. — Хотел он это сказать погрубее, а вышло совсем уныло.

Венька обещал приходить.

Но увидеться им больше не довелось.

Мачеха

Илька лежал и думал о мачехе. Ему уже было ясно, что два каравая хлеба, положенные на виду, узелок с солью, мешочек с сахаром — все это было приготовлено.

Мачеха могла закрыть окно и замкнуть комнату, хотя в лесном поселке Шипичихе избы никогда не замыкались. Но замок-то у Насти имеется с ключом на тряпочке. А вот ведь она не замкнула и котелок дала. Ох и непонятные же эти взрослые люди!

Илька раздумался и стал перебирать в памяти прошлую, самую трудную в его жизни зиму. Да разве только для него она была трудной. Мачехе-то еще тяжелей приходилось. И непонятное дело, никогда они так дружно не жили, как в ту зиму.