Переулок Солнца - [42]

Вздохнув, Нунция закрыла окно и через две минуты уже переходила двор и тихонько стучалась в дверь гладильщицы. Ей открыла Грациелла, бледная и растрепанная.

— А, это вы, Нунция? Входите, — сказала девушка.

— Ну как она? — вполголоса спросила прачка, осторожно притворяя за собой дверь.

— Спит.

Рыжая пододвинула стул и поставила на стол чашку.

— Выпёйте кофе. Я только что сварила. А я буду работать, вы уж извините.

На гладильном столе лежали стопки уже выглаженного и сложенного белья. Девушка сбрызнула водой очередную вещь и сняла с плиты горячий утюг.

— Как ночь-то прошла?

Рыжая взглянула Нунции в лицо и, в свою очередь, спросила:

— А у вас как?

И снова принялась гладить.

— Знаешь, Рыжая, мне кажется, что ты переживаешь больше ее, — заметила прачка.

— Может быть, — пробормотала Грациелла, расправляя утюгом складку.

— Ты всю ночь здесь была?

— Да. За последнее время работу совсем забросили, а мы не можем позволить себе потерять клиентов, ни я, ни она.

— Он действительно помешался?

— Наверно.

— Так вдруг, ни с того ни с сего?

— Может, он уже давно того… А может, у него было тихое помешательство, и никто даже не замечал. Могли бы оставить его в покое.

— А вдруг он вылечится?

— Почем я знаю?

— Зораида-то что говорит?

— Рта не раскрывает.

— А ты так и не прилегла всю ночь?

Рыжая отрицательно мотнула головой и стала тщательно заглаживать складки.

— Неприятная история, правда, Рыжая?

Грациелла подняла голову, и Нунция увидела, что глаза ее полны слез.

— Да, Нунция, очень неприятная.

— Что бы нам сейчас сделать, чем ей помочь?

— Да ничем. Вот то-то и плохо. Если бы хоть что-нибудь можно было сделать, вы думаете, я бы не сделала? Я бы душу отдала.

— Любишь ты ее, верно?

— А за что мне ее не любить? Она меня вот такую маленькую взяла. Хоть и ворчала и покрикивала, а к делу все-таки приучила. Даже когда она и на себя-то не зарабатывала — все равно меня держала. Даже когда я ее изводила. Всегда она мне платила, сама без копейки останется, а мне заплатит. Она честная.

— Да, жалко только — глуповата.

— Ну!..

— А вчера вечером она так-таки ничего и не сказала?

— Ни слова. Только открыла сундук, где у нее подвенечное платье лежит, посмотрела и опять закрыла.

Вдруг Рыжая поставила утюг и, прижавшись головой к столу, заплакала.

Нунция молчала, но сердце у нее разрывалось.

— Разве я могу теперь смеяться над ней? Вы помните, Нунция, как мы над ней издевались из-за всех этих ее «достойных женихов»? А теперь я чувствую, что так виновата перед ней, да и перед ним. Бедняга ведь никому ничего плохого не сделал. Оба они несчастные. Как мы все. Потому что мы несчастные, Нунция, все.

— Успокойся, Рыжая. Вот увидишь, и Зораида придет в себя. Так уж устроено. В один прекрасный день ты увидишь, что она улыбается и опять готовится к свадьбе.

Продолжая плакать, девушка кивнула головой.

— Знаешь, Рыжая, сдается мне, тут не Зораида виновата, не только из-за нее ты плачешь, а из-за чего-то посерьезнее.

— Да, Нунция, я из-за нас плачу, из-за нас всех. Я уже обещала себе никого больше не обижать. Может, из-за вашей дочери тоже. Я ее ненавидела, Нунция. У нее была мать, которая заботилась о ней, любила ее. Она была красивая, училась. У нее было столько всего, чего мне и не снилось. А ведь мне то же всего этого хотелось! И все равно она была такая же нищая, как и я. Ей хотелось выбраться из нищеты, а вышло еще хуже. Она же вышла за человека, который не может ей нравиться, но она порядочная женщина и никогда ему не изменит, и вся жизнь

у нее так и пройдет — сиди за кассой да считай деньги. Хорошенькое счастье! Нунция, Нунция, зачем вы ей это позволили?

Нунция словно оцепенела. С дрожащими губами, не в силах произнести ни слова, она, не мигая, смотрела на Рыжую.

— А посмотрите на Арнальдо, — продолжала девушка. — Он же добрый на редкость. Но вот живет разными комбинациями. Ведь он умеет работать и работает, а все равно вынужден врать с три короба, обманывать на каждом шагу, без конца унижаться, потому что с детства не вылезал из нужды и просто не мог выбиться на правильный путь. А учитель? Сорок два года мучений, бедность, вечно поношенная одежда и целлулоидный воротничок, на обед — две картошки да пустой суп. И так изо дня в день. Вся жизнь — ради похорон.

Рыжая пронзительно засмеялась.

— Похороны! Его мечта! Он знает, что при жизни из нищеты не вылезет, так рассчитывает хоть после смерти. А вы на себя посмотрите, Нунция. Сколько вам лет? А сколько из них вы провели на канале, чужую грязь стирали? А сейчас? Как думаете, что будет, когда вы не сможете работать? Кто вам поможет, Нунция?

Прачка протянула через стол руку и потрепала девушку за волосы. Это была грубая, судорожная и полная любви ласка.

— Не думай об этом, — хрипло сказала она. — Не надо думать, девочка. У тебя будет не так. Потому что ты многое видишь и понимаешь, с детства понимаешь. Ты видишь вещи, как они есть, а это немало. Значит, и поправить сумеешь, поняла? А о нас не плачь. Говорят, мы стрекозы, может, и верно… Подожди, лето настанет, услышишь, как мы застрекочем.

Она попробовала улыбнуться, но подбородок у нее задрожал, и по морщинистым щекам быстро покатились слезы.