Пьеретта - [47]

«Я хочу жить, господин Мартене, и не так для себя, как для бабушки, для моего Бриго и всех вас, для всех, кого опечалила бы моя смерть!»

В ноябре, когда она в первый раз вышла погулять в сопровождении всех домочадцев под ласковым солнцем дня св. Мартина и г-жа Офре спросила у нее, не устала ли она, — Пьеретта сказала:

— Теперь на долю мою остались лишь те страдания, что посланы самим богом, и я могу все перенести. Счастье быть любимой дает мне силы страдать.

То был единственный раз, когда она, хотя бы намеком, упомянула об ужасных муках, вынесенных ею у Рогронов; эти воспоминания, которых она никогда не касалась, были для нее, очевидно, так тягостны, что никто не решался о них заговорить.

— Дорогая госпожа Офре, — сказала она однажды, сидя в полдень в саду и любуясь освещенною солнцем долиной в ее багряном осеннем уборе, — умирая здесь у вас, я испытываю больше счастья, чем за все последние три года жизни.

Госпожа Офре посмотрела на свою сестру, г-жу Мартене, и шепнула ей на ухо: «Как она могла бы любить!» И действительно, выражение глаз Пьеретты и самый звук голоса придавали ее словам какую-то особую глубину.

Господин Мартене поддерживал постоянную переписку с доктором Бьяншоном и не предпринимал ничего серьезного без его одобрения. Он хотел восстановить сперва естественное развитие организма, а затем вывести гной из головы через ухо. Чем ужасней были терзавшие Пьеретту боли, тем больше он питал надежды.

Ему удалось добиться некоторых результатов в первой части намеченного плана, и это было огромным торжеством. У Пьеретты на несколько дней появился аппетит, и она не отказывалась от питательных блюд, к которым прежде испытывала характерное для ее болезни отвращение; цвет лица у нее несколько улучшился, но голова все еще была в ужасном состоянии. Мартене умолял приехать прославленного врача, своего советчика. Бьяншон приехал, пробыл два дня в Провене, признал необходимость операции и, преисполнившись той же заботливости, что и бедняга Мартене, сам съездил за знаменитым Депленом. Операция, таким образом, произведена была одним из крупнейших хирургов древних и новых времен; но, уезжая со своим любимым учеником Бьяншоном, этот жрец науки поставил ужасный прогноз. «Будет чудом, — сказал он Мартене, — если вы ее спасете. Как говорил вам Бьяншон, началось гниение кости. В этом возрасте кости еще такие нежные!»

Операция была сделана в начале 1828 года. Напуганный нечеловеческими страданиями Пьеретты, доктор Мартене совершил в течение месяца несколько поездок в Париж: он ездил за советом к Деплену и Бьяншону и предлагал даже прибегнуть к операции, подобной раздроблению почечного камня: чтобы остановить гниение кости, он хотел попытаться ввести сильно действующее лекарство под череп при помощи специальной полой иглы. Но сам Деплен, при всей своей смелости, не решился прибегнуть к этому рискованному хирургическому опыту, на который в отчаянии готов был отважиться Мартене. Вот почему, по возвращении из последней поездки в Париж, врач показался своим друзьям опечаленным и мрачным. И в один роковой вечер, когда все были в сборе, он вынужден был сообщить семейству Офре, г-же Лоррен, духовнику и Бриго, что наука бессильна помочь Пьеретте и теперь спасение больной только в руках всевышнего. Все были потрясены и охвачены ужасом. Бабушка принесла обет богу и попросила священника ежедневно по утрам, до пробуждения Пьеретты, служить мессу, на которой она с Бриго будет присутствовать.

А дело между тем разбиралось в суде. В то самое время как жертва Рогронов доживала свои последние дни, Винэ клеветал на нее, выступая в судебных заседаниях. Суд утвердил решение семейного совета, но стряпчий немедленно подал апелляцию. Вновь назначенный прокурор обратился к суду с требованием о производстве следствия. Чтобы избежать предварительного заключения, Рогрону с сестрой пришлось внести залог. По ходу следствия потребовался допрос Пьеретты. Когда г-н Дефондриль явился к Офре, Пьеретта была в агонии, у изголовья ее склонился духовник, она готовилась принять последнее причастие. В эту минуту как раз она умоляла собравшихся подле нее близких простить, как она сама прощает, ее кузену и кузине, ибо, сказала она проникновенно, таким делам один лишь бог судья.

— Бабушка, — просила Пьеретта, — оставь свои деньги Бриго (Бриго зарыдал), а тысячу франков, — добавила она, — дай Адели, она была так добра ко мне, клала мне тайком грелку в постель. Если бы она не ушла от моих кузенов, я бы осталась жива.

Во вторник на пасхальной неделе, в погожий, ясный день, в три часа пополудни наступил конец страданиям этого маленького ангела. Бабушка держалась с героической стойкостью; она пожелала бодрствовать над покойницей всю ночь вместе со священниками и сама, своими несгибающимися старческими руками, зашила ее в саван. Бриго покинул к вечеру дом Офре и ушел к Фраппье.

— Мне незачем спрашивать у тебя, какие у тебя вести, мой бедный мальчик, — сказал ему столяр.

— Да, папаша Фраппье, ее уже нет, а я все еще живу на свете!

Мрачным, но внимательным взглядом Бриго стал осматривать сложенные в мастерской доски.