Пересвет. Литературный сборник. № 1 - [3]

В плену российского царя,

Она божественно-прекрасной

Сияла в мире, как заря.

Кто разгадает сон межзвездный,

Когда эфирами дыша,

Над опрокинутою бездной

Горит надмирная душа?

XVI.

Но Петр, в огне своей державы,

Марии не постиг судьбы:

Не видел за лучами славы

Царицы в образе рабы.

Ему-ль, владыке полумира,

У ног Марии отдыхать,

И в розах тайного кумира

Любовью нежною дышать!

Нет, соучастницей Мария

Не будет на его путях.

Всегда единая Россия

В его пророческих мечтах.

XVII.

Одна Россия — царь единый —

Среди побед, убийств, трудов…

А дома — смех Екатерины

И хмель полунощных пиров.

Пиры царице не постылы.

Она подруга из подруг,

И ей не изменяют силы

Делить с царем ночной досуг.

Она проста. И ей не надо

Соблазна неземных путей,

И для нея одна отрада —

Веселье шутовских затей.

XVIII.

И стали вдруг царю докучны

Любовь и слезы Гамильтон.

С Екатериной неразлучный

На север спешно едет он.

Царь должен быть везде, — и силой

Учить бояр, казнить врагов,

И над равниною унылой

Веселых воздвигать богов,

И с ним жена. Неприхотлива,

И к мужу страшному добра,

Она податлива, как ива,

В руках строптивого Петра.

XIX.

Кого ты предпочел, державный?

С кем ты Россию сочетал?

Ужели демон своенравный

Тебя, о, царь, очаровал?

Ты бег стремил к единой цели

Трехпалубного корабля,

Но ты забыл в какой купели

Крестилась Русская земля….

Твое мужское сердце слепо

Тебя в пучину завлекло.

И как ужасно и нелепо

Сломалось кормчее весло.

XX.

Кому оставил ты державу?

Кто был подругою твоей?

Кому ты кинул на забаву

Добро святых богатырей?

Ты был прекрасен, вождь могучий,

Но ты забыл один завет, —

И собралися злые тучи

Над маревом твоих побед,

Ты все измерил и заметил,

Но не узнал Единой Той,

Чье имя повторяют дети

В своей премудрости святой.

XXI.

Марию бросил царь суровый.

Мария Гамильтон — одна.

И ей мучительны оковы,

И непонятна ей страна,

Где все загадочно и странно,

Где дремлет царственный народ,

И где в палатке златотканной

С царем трактирщица живет.

Мария будто в клетке птица

Все бьется раненым крылом,

Морская ширь ей ночью снится

И брошенный далекий дом.

XXII.

И вот однажды ранним утром,

Когда в Неве, как бы во сне,

Светяся легким перламутром,

Влеклась волна к иной волне;

Когда весенним белым светом

Пронизан был морской туман.

И солнце раннее приветом

Встречало птиц из южных стран

Мария Гамильтон выходит

Из плена тесного дворца,

И смотрит в даль, и молча бродит

У ненавистного крыльца.

XXIII.

Вдруг юный голос. Неизвестный

Марии нежно говорит:

«О, леди! Зори так чудесны

Здесь, по утрам, когда покрыт

Наш город пеленою белой…

Как будто нас зовет Нева

Сесть в яхту и рукою смелой

Кормило взять. О, как жива

Морская ширь! Как воздух влажен…

И лепет моря — как свирель.

Я — кормчий, леди. Я отважен.

Нам яхта будет колыбель»…

XXIV.

Ах, это утро! Эти зори!

Полотна белых парусов,

Когда крылатое на море

Судно летит вдоль берегов.

Вот накренилась яхта, вольно

Лобзая грудь морской волны.

И сердцу радостно и больно,

И в сердце голубые сны.

Дышать свободой, пить веселье

Небес, простора и зыбей,

Хмелея в светлом новоселье,

Во влаге неземных полей…

XXV.

Кто этот юноша со взором,

Влюбленным в неземную даль?

Как будто странным договором

Их вяжет светлая печаль.

Он не чужой Марии. Прежде

Как будто к ней он приходил…

Мария предалась надежде

В невольной нежности — без сил,

Изнемогая и мечтая,

Вдыхает ветер, как вино,

А паруса, как чаек стая,

Влекут волшебное судно.

XXVI.

И после этой светлой встречи

Они встречалися не раз…

А император был далече.

Но светлый день для них угас.

Когда порою дни и ночи

Метались в белом полусне,

Мария опускала очи,

Сгорая в медленном огне.

И вот однажды кто-то кинул

Дна сердца в пламенную ночь.

И жребий кто-то властно вынул:

Нет, страсти им не превозмочь.

XXVII.

Влюбленность, где ты? Смерть ужели

Сменит томление сердец?

И песню ту, что души пели,

Им страсть поет под звон колец.

Ах, этот звон — как стон неволи,

Как темный и печальный сон.

И сколько в этом звоне боли,

Как в песнопеньях похорон.

И целомудренная нега

Застыла в ледяном бреду.

И хлопья северного снега

Венчали страшную беду.

XXVIII.

Весна и лето миновали,

А с ними тайная любовь.

И все пророчило печали

И неоправданную кровь.

Нева замерзла. Петр Великий

Вернулся в снежный Петроград —

Неутомимый, многоликий,

Судья, правитель и солдат.

Он выслушал шпионов строго.

Тех наградил, иных казнил, —

И, всуе поминая Бога,

Расправу тяжкую творил.

XXIX.

Но вот еще один кровавый,

Двусмысленный и злой донос.

Он полон дьявольской отравы,

Его лукавый раб принес.

И царь задумался, читая

Навет на леди Гамильтон.

Здесь в каждом слове месть слепая,

И в каждом слове — бред и сон.

«Детоубийство. Правосудье

Раскроет правду… Царь! Назначь

Для пыток тонкое орудье»…

В застенок леди! Гей! Палач!

XXX.

На дыбе кончились мученья,

Молчала леди Гамильтон.

И даже в тайном изумленье

Палач привычный был смущен.

Зато всегда на все готовый,

Покинув ночью царский одр,

Как будто на свиданье снова

Спешит во мраке странный Петр.

И вот в угрюмую темницу

Приходит темный великан

И оскорбленную царицу

Находит бледную от ран.

XXXI.

Все та же гордая улыбка,

Все тот же непонятный взгляд,

И при свече волною зыбкой

На ней туманится наряд.

Лицо у ней прозрачным стало,

И кажется, что два крыла,

Как гробовое покрывало,

Ей пытка страшная дала.