Пересвет. Литературный сборник. № 1 - [2]

Вокруг вмени этой загадочной иностранки сложилось немало легенд, противоречивых и темных. Ее память оскорблена грубыми и страшными подробностями ее преступления. Однако, достоверность этих сообщений сомнительна: в ее деле были лжесвидетели. Нельзя также забывать, что орудием тогдашнего судопроизводства была пытка.

Автор поэмы предупреждает благосклонных читателей, что у него не было задания воскресить быт эпохи и возстановить внешнюю историческую правду. Поэтому автор надеется, что читатели великодушно извинят ему некоторые исторические неточности и анахронизмы.

21 марта 1920 г.

I.

Три розы серебристо-белых

И золотое сердце… Так

Судьбой начертаны пределы

Любви твоей. И вещий знак

В веках волнует мир подлунный…

Твой герб, Мария Гамильтон,

Певцы поют. А голос струнный

Тревожит замогильный сон.

Так на гербе — кровавом поле

Не увядает белый цвет.

И смысл таинственной юдоли

Пусть нам поведает поэт.

II.

В горах Шотландии счастливой

Ты родилась и там жила.

Но вот судьбою прихотливой

Ты к нам заброшена была.

О, леди Гамильтон, ужели

Иного не было пути?

Ужели ты без тайной цели

Решила жребий свой нести,

Нет, верю, жертва неслучайна

Твоей любви и красоты,

И жизнь твоя — как Божья тайна

У заповеданной черты.

III.

На Север дикий, Север хмурый

Пришла ты темною тропой, —

Среди красавиц белокурых

Была ты падшею звездой.

Об этом знаю я преданье,

Но что преданья и слова,

Когда любовь — воспоминанье

В душе моей еще жива!

Ты и в падении — кометой

Горишь над миром в высоте.

Свободна ты. Ведь только это

Ведет к божественной мете.

IV.

Печален был твой взор туманный,

Когда была ты на земле.

Твои улыбки были странны

Для нас, коснеющих во зле.

Я помню, как лучи сияли

Из-за тумана синих глаз,

Когда мы все, смутясь, читали

О новых празднествах указ.

И помню, угасал невольно

Наш буйный и угрюмый спор.

И было страшно, было больно

В твоем лице читать укор.

V.

Кто я, что помню все, что было?

Ведь два столетия прошло

С тех пор, как тайну ты открыла

И жертвой оправдала зло…

Не спрашивай. Молчи. Не знаю,

Когда я жил и как я жил.

Я только верю, знаю, чаю,

Что все восстанем из могил.

Не будет времени, Мария!

Нас позовут на страшный суд…

Самодержавная Россия!

Ты слышишь? Ангелы поют…

VI.

И ты, о самодержец властный,

Предстанешь пред Судьей миров.

Ужели будем безучастны,

Когда услышим трубный зов!

В миг развернет ужасный свиток

С мечом архангел. Судия

Узрит безстрастно запись пыток

И казней злых… Но бытия

Самой державы не измерить…

На крыльях времени спеша,

Летит в безверии и в вере

Ее безумная душа.

VII.

И молвит царь: «За все отвечу

Моей державной головой.

Ты видишь, Судия, предтечу

Твоей премудрости святой.

Ужасных судорог личину

Недаром на лице ношу.

Господь! за русскую равнину

Смиренно у Тебя прошу.

Я поднял этими руками

Ее из бездн до высоты.

Я вел безкрестными путями

На крест ее — туда, где Ты».

VIII.

Мне снилось: пал я, слыша трубы

И песню херувимских сил.

И возглас прогремел сугубый

Над зевом рухнувших могил.

Я трепетал, когда смешались

Земля и звезды, прах и твердь,

Когда внезапно сочетались

Душа и плоть, любовь и смерть.

И облак красный скрыл мгновенно

С державой мировой царя:

Все то, что тленно, что забвенно,

Сожгла надмирная заря.

IX.

Не мне, не мне косноязычно

Рассказывать о страшном сие,

Где все сплелося необычно

Вверху, внизу, внутри, во-вне.

Молчание. Вернусь на землю,

Где есть Сегодня и Вчера,

Где люди бытие приемлют,

Как лев, растение, гора…

Пусть это — призраки земные…

Но дышат и живут они,

И страшен мне топор над выей

И в эти, и в былые дни.

X.

И были сны земные страшны

Там, во дворце царя Петра,

Когда на царском пире брашна

Вкушали с криками ура…

Тогда князь-папа богохульно

Глумился над святыней… Петр

Один на празднестве разгульном

Всем управлял — и пьян, и бодр.

И я не знаю, право, кем он

Был зачарован в эту ночь.

Внушил ему ужели демон

Марии гордость превозмочь?

XI.

На всепьянейшем пире диком,

На шутовском соборе том,

Ужели во хмелю безликом

Наш император стал рабом?

Веселая Екатерина,

Заметив, что бледнеет он,

Что на челе его морщина,

Как вещий знак, что он смущен,

Спешит к царю… Рукою нежной

Коснулась царского плеча.

Но царь в волнении мятежном,

Ей что-то крикнул сгоряча.

XII.

Сегодня все ему постылы.

Прикосновения жены

Ему и странны, и не милы.

Иная из иной страны

Волнует сердце государя

Таинственною красотой.

Вдруг кубком по столу ударя,

Царь с откровенной простотой

Идет, сверкая темным взором.

К прелестной леди Гамильтон.

В ту ночь и славой, и позором

Венчалась леди Гамильтон.

XIII.

Как тяжко раненая серна

Таится у ручья в снегу,

Мария так в тоске безмерной

Живет на Невском берету.

Ее любовник и владыка

Ужасен и в любви своей.

Его загадочного лика,

Его мучительных очей

Не вынести прекрасной леди…

Она живет, в огне горя,

И равнодушная к победе

Над сердцем грозного царя.

XIV.

Когда над нею царь склоняет

Свое надменное лицо,

Как сердце в страхе замирает…

Как странно царское кольцо

Ей палец жжет… Как будто кто-то

В тот перстень яду ей налил.

Бежать? Но страшные болота

Пугают душу. Нет и сил.

Преодолеть леса и топи,

А император? Он — везде,

Его боятся и в Европе:

Где гнев его — там быть беде.

XV.

Быть может девушки иные

Красивей были, чем она, —

Но синеокая Мария

Была для царства рождена.

И оскорбленная напрасно