Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - [176]

Кстати, уже в упомянутой выше статье Сергея Булгакова было обращено внимание: характерная для марксизма ненависть ко всей предшествующей человеческой цивилизации, как цивилизации частнособственнической, ненависть ко всему, что сформировалось в условиях классового общества, переносится и на критическое отношение к самому пролетариату. И действительно, с позиции коммунистического идеала и сам пролетариат несет в себе червоточину, не говоря о крестьянстве, ибо он сформировался и живет в частнособственническом обществе. «У Маркса, – писал Сергей Булгаков, – «любовь к дальнему» и еще не существующему (к коммунистическому. – А. Ц.) превращается в презрение к существующему «ближнему» как испорченному и потерянному…»[398] Как мы видим, то, что открылось Вышеславцеву после ленинского Октября, было ясно Сергею Булгакову уже после первой русской революции 1905–1907 годов: идеал коммунизма как бесконечно далекая цель, несет в себе ненависть к жизни, к существующему.

Семен Франк почти за десять лет до начала гражданской войны в России обращал внимание, что эта характерная для большевиков марксистская любовь к «дальнему», «действительному человеку», к будущей коммунистической ассоциации может обернуться на практике не только ненавистью к «врагам народа», но и к самому народу, ибо он, нынешний народ, всего лишь «жертва мирового зла». Надо сказать, что Семен Франк первым обратил внимание, что за коммунистическим идеалом будущего счастья стоит полное «равнодушие» к тем людям, которые есть сегодня. Как выясняется, в коммунистическом идеале не было и нет не только ничего красивого и светлого, напротив, он нес и до сих пор несет в себе все, что на практике направлено против человечности и человека. «Отвлеченный идеал абсолютного счастья в отдаленном будущем» показывает Семен Франк, «убивает конкретное нравственное отношение человека к человеку, живое чувство любви к «ближнему, к современникам и к текущим нуждам». В результате, говорил Семен Франк, из коммунистической, якобы «великой любви к грядущему человечеству рождается великая ненависть к людям, страсть к устроению земного рая становится страстью к разрушению…»[399]

Идеал земного рая таким образом превращается в призыв к смерти. И он, этот идеал, тем более разрушителен, тем более опасен для духовного здоровья нации, чем больше он отрывается от реального человека и реальной человеческой жизни. И на это обращал внимание тот же Семен Франк: чем возвышеннее идеал, тем легче оправдать творимое якобы во имя него насилие. Очевидна точная зависимость между дерзостью, запредельным максимализмом идеала Маркса, и запредельным, невиданным ранее в истории человечества насилием, жестокостью нашей гражданской войны. Как писала Зинаида Гиппиус в своем «Дневнике», большевики увеличили традиционное для России физическое насилие «до гомерических размеров»[400]

Поразительная, запредельная жестокость, кровавость нашей гражданской войны как раз во многом и происходит от того, что большевизм был связан с самым дерзким идеалом в истории человечества, с идеей полного переустройства мира. Даже Иисус Христос при всем максимализме своего «подставь другую щеку» обидчику, не требовал от человека и человечества того, что требовал от него Карл Маркс со своим учением о переходе человечества «от предыстории» к коммунизму, к подлинной истории: отказаться от всего, что связано с мыслью о смерти и бессмертии, от поисков Бога, от мук совести, греха, от личного интереса, от личной частной собственности и т. д. Только человек с бесконечной, запредельной гордыней мог решится на то, на что решился в своих мыслях о будущем Карл Маркс. Но то, что у Маркса шло от бесконечной гордыни, у его последователей было результатом легкости мысли, легковерия, дефицитом здравого смысла.

§ 3. И все-таки русский коммунизм и национал-социализм – братья по духу

И вот самое главное, о чем писали и говорили русские мыслители в изгнании, что имеет самое непосредственное отношение к нашим нынешним спорам о различии или общности идеалов коммунизма и идеологии национал-социализма. На самом деле, русские мыслители в изгнании, упоминающиеся в моей книге, настаивали на том, что идеология коммунизма как идеология диктатуры пролетариата не только имеет много общего с идеологией национал-социализма, но и превосходит последнюю по своей жестокости и разрушительности. Как показал Федор Степун, и марксизм и национализм являются идеологией репрессии, направленной на уничтожение врагов, не чувствующей за собой никакой вины за совершенное насилие. Чувство вины и в первом и во втором случае вытеснено. Большевистский марксизм в силу сказанного выше знает только одну вину, всемирную вину буржуазного строя и буржуазии. Национал-социализм знает только вину врагов арийской расы.

Отличие же репрессий гитлеровцев от репрессий русских марксистов состояло только в том, что первые были направлены на смещение вины вовне, на другие народы, а вторые – внутрь, на так называемых «представителей эксплуататорских классов», на «врагов народа»[401]

В том-то и дело, обращал внимание уже Николай Бердяев, что беспрецедентная жестокость большевиков происходила еще из-за того, что их репрессии были направлены на своих, внутрь общества. Большевики, Ленин, Сталин ни во что не ставили жизни своих соотечественников, а гитлеровцы ни во что не ставили чужие жизни. Правда, и первые и вторые думали, что исповедуемые ими идеалы дают им санкцию на убийство идейных врагов. Общей и для русских марксистов и национал-социалистов была дьявольская гордыня, объединяющее их убеждение, что они и только они знают, как должен быть устроен этот мир.