Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - [159]

Кстати, нынешние трубадуры красного дела и красной русскости не знают, что многие представители дореволюционной интеллигенции согласились работать на большевиков не потому, что поверили в идею, а потому, что не хотели, не могли покинуть Родину. Никто так пронзительно не живописал драму российской творческой интеллигенции, оказавшейся узником большевистской совдепии, как Владислав Ходасевич в своем «Некрополе».

Я не настаиваю на том, что предложенное мной объяснение природы нынешнего увлечения Сталиным как историческим деятелем является исчерпывающим, тем более – непреложной истиной. Для меня в данном исследовании было прежде всего важно обратить внимание на то, что нынешнее увлечение идеей особой русской цивилизации идет рука об руку с ростом сталиномании, служит консервации духовного наследства советской идеологии и прежде всего консервации классовой морали, традиционного для России пренебрежения к человеческой жизни. Нынешние изоляционистские антизападные настроения, основанные на недооценке идеалов гуманизма, ценности человеческой жизни, на самом деле тесно связаны с жаждой реабилитации Сталина.

Я настаиваю только на том, что нельзя ничего понять в душе, в сознании сегодняшнего народа российского, обходя стороной саму готовность его значительной части простить Сталину все его репрессии, все его ошибочные начинания – только потому, что при нем в стране был порядок и при нем страну «уважали и боялись». Кстати, я всегда поражался, почему все эти люди, равнодушно и отстраненно взирающие на муки и страдания жертв бесконечных, организованных на седьмой части земной суши «бутовских полигонов», не задумываются о будущем своей страны, о безопасности своих потомков. Ведь вы, говорящие, что нет преступлений, нет мук и страданий, а есть только «великие» свершения сталинской эпохи, Вы, все прощающие Сталину и его соратникам, искушаете безнаказанностью будущих правителей России. Вы говорите им, что на самом деле нет ничего страшного в самых жестоких репрессиях, что и вам наш добрый народ простит все ваши возможные злодеяния, лишь бы вы сумели сохранить державу.

Конечно, сам тот факт, что сейчас в сознании россиян возросла ценность государства и государственничества, говорит: с пораженческими настроениями начала 90-х покончено. Искренняя радость новой, молодой России по поводу присоединения Крыма к России говорит о том же самом. Правда, лично у меня нет уверенности, что проснувшийся в мартовские дни 2014 года российский патриотизм несет в себе готовность к неизбежным жертвам ради новой жизни в новой России, ведет к возрождению жертвенности, которая все же отличала русского человека в критические минуты нашей истории.

Но настораживает то, что в сознании многих россиян ценность человеческой жизни и ценность национального государства как противостояли друг другу, так и противостоят, что нынешнее поколение россиян равнодушно к той страшной цене, которую заплатили их предки, которую заплатила Россия за победы и исторические свершения Сталина. И в этом тоже проявляется упомянутый выше эгоизм нынешнего благополучного поколения: ведь платили своей жизнью и своим счастьем за «штурмовое продвижение к вершинам социализма» не они, а другие. Настораживает тот факт, что снова в России возрождаются попытки вывести национальную историю за рамки морали, за рамки европейского гуманизма. У нас как бы христианская любовь к ближнему сталкивается лоб в лоб с любовью к государству. И в результате остается: «Власть на то и власть, что ей все позволено». У нас в России, в стране, которая называет себя православной, забыты и могилы жертв «раскулачивания», и могилы жертв голода 1932–1933 годов, который свирепствовал не только на территории нынешней Украины, но практически во всех регионах бывшего СССР. У нас в стране, где более 18 миллионов людей прошли через Гулаг, нет музея, посвященного памяти его жертв.

Согласитесь, что все эти модные ныне «концепции», все эти рассуждения о несовместимости «патриотизма» и «правды», о несовместимости духовного здоровья молодой личности с правдой, противоречат духу и букве российской, в основе своей православной культуры. Даже Ленин со своим марксистским «нравственно все, что служит делу победы коммунизма» ближе к традициям российской культуры, чем сторонники «рационального» или «функционального» подхода к великому террору 30-х. Ленин ищет свою особую коммунистическую нравственность. А некоторые историки сегодня растворяют нравственность в функциональном подходе к преступлениям. Вот такая ситуация. С одной стороны, возрождение обрядовой православности, все крестят детей, все венчаются и ходят с крестами, а, с другой стороны, эти же люди, называющие себя православными, молятся на садиста на троне Сталина как на икону. И самое страшное, о чем я говорил выше, среди нового поколения русского православного духовенства не так уж редки поклонники сталинской расправы с «врагами народа».

Есть основание говорить, что в основе сталиномании, как и в основе необольшевизма в целом, лежит и элементарная леность ума, дефицит здравого смысла, скептицизма, чувства возможного, соединенного с дефицитом национального чувства. Наверное у многих, кто поклоняется сегодня Сталину, нет чувства личной моральной ответственности за свой политический выбор, нет сознания того, как согласуется с моралью равнодушие к преступлениям этого государственного деятеля.